Похищенный. Катриона

Джеймс, недолго думая, повел меня в кухню, усадил за стол, сел напротив и какое-то время занимал учтивым разговором, как и подобает гостеприимному хозяину. Но вскоре его лицо вновь омрачилось думой. Он сидел нахмурившись, покусывал ногти, поминутно впадая в рассеянность, и про меня вспоминал лишь изредка. Говорил что-то невнятное, улыбался слабой улыбкой и снова погружался в мучительные размышления. Жена его, уткнувши лицо в передник, сидела у очага и плакала не переставая. Старший сын, сидя на корточках, разбирал кучу бумаг, время от времени бросая что-то в огонь. Молодая служанка, с красным заплаканным лицом, как потерянная, носилась по комнате, суетливо перебирала какие-то вещи, бросала их, кидалась к другим, всхлипывая то и дело. В дверь поминутно заглядывали разные лица в ожидании указаний и распоряжений.

Наконец Джеймс не выдержал, вскочил на ноги и, извинившись передо мной, попросил позволения походить по комнате.

- Что вам проку от моей компании, сударь,- сказал он.- Я не искусник до светских бесед. Только и думаю, что об этой ужасной истории. Сколько бед она навлечет на безвинных людей!

Тут, заметив, что сын сжигает бумагу, которую, по-видимому, не нужно было сжигать, он уже не мог совладать с собой, волнение выплеснулось, да так, что и неловко было глядеть. Он набросился на сына с бранью и кулаками.

- Ты с ума спятил? - кричал он.- Хочешь, чтоб отца твоего повесили? Ты этого добиваешься?!

И, совсем забыв о моем присутствии, он еще долго кричал ему что-то по-гэльски. Юноша покорно молчал, а жена Джеймса при слове «повесили» уронила лицо в передник и зарыдала пуще прежнего.

Тягостное это было зрелище для человека стороннего, потому я несказанно обрадовался, когда наконец появился Алан, приятно преобразившийся в своем щегольском французском мундире. Правда, мундир уже так износился, что едва ли заслуживал такого эпитета. Пришел и мой черед переодеться. Один из сыновей Джеймса, вызвав меня из кухни, дал мне долгожданное чистое платье и пару горских башмаков из оленьей кожи, виду несколько странного, но на деле очень удобных.

К моему приходу Алан, должно быть, уже рассказал наши похождения. Все, по-видимому, понимали, какая опасная предстоит нам дорога; сборы шли полным ходом. Каждый из нас получил пару пистолетов и шпагу, как я ни пытался отказаться от последней, ссылаясь на неумение. Кроме того, нам дали в дорогу мешок овсяной муки, котелок и бутылку французского коньяку. Недоставало лишь денег. У меня осталось всего около двух гиней. Пояс с золотом был отправлен во Францию с другим гонцом, и состояние моего друга, доверенного лица Ардшиля, составляло отныне семнадцать пенсов. Что же касается Джеймса, то он, видно, так поистратился на поездках в Эдинбург и на судебных тяжбах, что наскреб только три шиллинга и пять с половиной пенсов, да и то все по большей части медью.

- Этого мало,- заметил Алан.

- Попроси у кого-нибудь поблизости или дай знать мне с дороги: я тебе потом вышлю. Видишь ли, Алан, ты должен поскорее уходить отсюда. Не время сейчас задерживаться из-за одной-двух гиней. Они наверняка о тебе прознают, начнут искать и, уж конечно, убийство-то припишут тебе. А коли обвинят тебя, то и с меня, как с твоего ближайшего родственника, спросят за то, что тебя укрывал. А если меня обвинят…- Тут он запнулся, побледнел и принялся в рассеянности кусать ногти.- Если меня повесят,- проговорил он,- каково тогда будет нашим родным и близким!

- Да, это будет черный день для всего Аппина,- согласился Алан.

- Вот что мне сердце гложет! - воскликнул Джеймс.- Эх, накликали мы на себя беду, Алан! Два дурака! Все болтовня наша! - Он в сердцах стукнул кулаком в стену, да так, что все вокруг зазвенело и задрожало.

- Да, ты прав, прав,- отвечал Алан.- Мой друг из Нижней Шотландии,- он кивнул в мою сторону,- давал мне некогда дельный совет. Как жаль, что я его тогда не послушал!

- Но вот ведь еще дело какое,- продолжал Джеймс, перейдя на прежний умоляюще-заискивающий тон.- Если меня арестуют, тебе ведь деньги понадобятся. Из того, о чем мы тут с тобой толковали, ясно одно: плохи наши дела. Всё ведь свалят на нас. Ну, а теперь войди в мое положение, пойми правильно. Мне ведь придется объявить о тебе, обещать награду за твою голову. Тяжело, больно прибегать к такому средству, между родственниками - так последнее дело. Но пойми, Алан, если на меня падет подозрение, мне ведь придется думать уже о себе, о семье. Ты понимаешь меня?

Он произнес это с неподдельной горестью, умоляюще, теребя рукой кафтан Алана.

- Да, понимаю,- отвечал Алан.

- Тебе нужно уходить отсюда, покинуть вовсе Шотландию, тебе и твоему другу из Нижней Страны. Мне ведь придется и о нем объявить. Ты понимаешь, Алан? Ну скажи, ты со мною согласен?

Мне показалось, что Алан слегка покраснел.

- Мне весьма нелегко согласиться на это. Я ведь сам его сюда пригласил. Он наш гость, Джеймс! - воскликнул он, закинув назад голову.- Получается, я буду предателем.