Очень долго я ничего больше не слышал о Катрионе. Мисс Грант свято хранила секрет и прерывала шутками все мои попытки задать вопрос. Наконец как-то, когда я в пустой гостиной корпел над французским, она вошла туда, вернувшись с прогулки. Мне почудилось в ее лице что-то необычное: щеки разрумянились, глаза ярко блестели, губы морщились в сдерживаемой улыбке, едва она взглядывала на меня. В нее словно вселился бес проказливости, и, не успев войти в комнату, она затеяла со мной ссору по пустякам — я даже не понял, из-за чего. Как человек, увязший в болоте, чем больше усилий я прилагал, чтобы выбраться на твердую землю, тем глубже погружался в трясину, а под конец мисс Грант гневно заявила, что подобного ответа не потерпит ни от кого и я должен на коленях просить у нее прощения.
Беспричинность этой вспышки меня рассердила.
— В моих словах не было ничего для вас хоть сколько-нибудь обидного,— заявил я.— Ну, а на колени я могу стать разве что перед богом.
— А мне надо поклоняться, как богине! — воскликнула она, встряхнув каштановыми локонами, и лицо ее заалело еще больше.— Каждый мужчина, овеянный ветерком от моих юбок, будет смотреть на меня только так.
— Хорошо, я готов попросить прощения порядка ради, хотя, право же, не знаю за что,— сказал я.— Но этих театральных поз требуйте от других.
— Ах, Дэви, Дэви,— проворковала она.— Даже если я вас об этом умоляю?
Тут я сообразил, что спорю с женщиной, а это равносильно спору с ребенком, да еще по выдуманному поводу.
— По-моему, это глупость,— сказал я,— не достойная ни того, чтобы вы о ней просили, ни того, чтобы я вашу просьбу исполнил. Но отказать вам я не могу, так что весь стыд, если тут есть чего стыдиться, пусть падет на вас! — И с этими словами я опустился на колени.
— Ну вот! — воскликнула она.— Я все-таки сумела придать вам надлежащую позу. Ловите! — внезапно приказала она, бросила мне сложенную записку и со смехом выбежала за дверь.
На записке не было указано, ни где она писалась, ни когда.
«Милый мистер Дэвид,— начиналась она.— Я узнаю все новости о вас от моей кузины мисс Грант, и они меня радуют. Я очень хорошо живу в хорошем месте среди добрых людей, но никого видеть не должна, хотя и надеюсь, что когда-нибудь мы снова встретимся. Все ваши добрые слова моя любящая кузина мне пересказывает, потому что любит нас обоих. Она велела мне послать вам эту записку и смотрит, как я пишу. Еще я прошу вас делать все, что она скажет, и остаюсь вашим искренним другом. Катриона Макгрегор-Драммонд.
P. S. Не повидали бы мою родственницу леди Аллардайс?»
Пожалуй, мало в каких моих кампаниях (по солдатскому выражению) я доказал свою доблесть столь неопровержимо, как в тот час, когда во исполнение этой просьбы отправился в усадьбу за Дином. Но старая дама совсем ко мне переменилась и стала мягкой, как лайковая перчатка. Каким образом мисс Грант сумела это устроить, я так и не догадался. Во всяком случае, я убежден, что открыто вступиться за меня она все-таки не осмелилась: ведь ее папенька и так уже был замешан в этом деле слишком глубоко. Именно он убедил Катриону покинуть кров ее родственницы — вернее, больше под него не возвращаться — и поручил ее заботам четы Грегоров, очень достойных людей, всегда готовых услужить лорду-адвокату, а ей внушивших доверие, так как они принадлежали к одному с ней клану и семье. Они укрывали ее, пока не приспело время и все не было подготовлено, а тогда помогли ей устроить побег ее отца и вновь предоставили ей тайное убежище, после того как ее выпустили из тюрьмы. Вот так Престонгрейндж заполучил и использовал свое орудие, и никто даже не заподозрил, что он знаком с дочерью Джеймса Мора. Разумеется, побег из тюрьмы столь опорочившего себя человека вызвал кое-какие толки, но власти в ответ явили пример строгости: одного тюремщика наказали плетьми, а начальник караула (мой друг Дункансби) был разжалован. Что же касается Катрионы, все остались довольны, когда ее поступок не возымел последствий.
Мисс Грант наотрез отказалась отнести мой ответ.
— Нет! — отвечала она, когда я настаивал.— Я очень хочу оберечь скорлупки от неуклюжих ножищ.