Похититель вечности

— Он немножко… под конец, — прошептала миссис Амбертон, пропуская ключевое слово и повертев пальцем возле головы. — Уверил себя, что он Георг II[57] и Микеланджело в одном лице. Я все боюсь, что в один прекрасный день такое может случиться и со мной.

— Даже не смей так шутить, дорогая моя, — сказал мистер Амбертон. — Что за ужасная мысль, в самом деле? Мне придется тебя покинуть, если такое случиться.

— Так вот, после того, как он скончался, — продолжила его жена, — мы получили немножко денег и переехали сюда, в Клеткли, где мистер Амбертон открыл свою школу. В соседнем городке живет моя сестра с мужем, и мне захотелось поселиться от них поблизости. А мистера Амбертона очень любят дети, верно, мистер Амбертон?

— Ну, мне бы хотелось так думать, — с оттенком самодовольства ответил тот.

— Сейчас у него в классе сорок юных сорванцов, и под водительством мистера Амбертона они получают самое лучшее образование, которое только возможно. Какая жизнь их ждет, а?

Так мы и проводили наши первые вечера: они рассказывали нам свою историю, словно это должно было помочь нам сродниться с новой семьей. Несмотря на их беспрестанную болтовню, кашель, испускание газов и плевки, я обнаружил, что мне нравятся их общество и такие вечера у очага. А в восемнадцать лет я получил работу и вдруг очутился в недружелюбном мире наемного труда.

Сразу же за городской чертой располагалось большое поместье, в котором проживали сэр Альфред Пепис и его супруга, леди Маргарет. Они считались местной аристократией, своего рода знаменитостями — их семья жила здесь вот уже более трехсот лет. Состояние их было унаследованным, но помимо него они владели банком, что обеспечивало им доход на содержание трехсотакрового поместья в Клеткли, а также городского особняка в Лондоне и дачного коттеджа в Шотландских горах, не говоря о бог знает еще скольки домах по всей стране. За несколько лет до нашего здесь появления сэр Альфред и его жена вернулись в родовое поместье, оставив свои деловые интересы в руках трех сыновей, которые изредка навещали родителей. А те вели довольно тихую жизнь — их единственным затратным развлечением была охота, и они не навязывали местными жителями свои порядки и не стремились сблизиться с ними.

Именно мистер Амбертон нашел работу в поместье для нас с Доминик: меня взяли конюхом, а мою так называемую сестру — судомойкой. Он сообщил, сколько нам будут платить — сумма оказалась незначительной, но, тем не менее, это было первое в нашей жизни жалованье, и нас взволновало, что мы, наконец, начинаем почтенную трудовую жизнь. Единственное разочарование для меня заключалось в том, что Доминик пришлось поселиться в поместье: ей отвели маленькую комнату в крыле для слуг, а я продолжал жить у Амбертонов. Я огорчился почти так же сильно, как обрадовалась она, обретя вдруг независимость, к которой давно стремилась. Тома же стал посещать школу мистера Амбертона — он начал проявлять способности к чтению и актерству, что мне служило некоторым утешением. Его ежевечерние рассказы о том, что случилось за день, равно как и его талант изображать не только своих школьных товарищей, но и учителя с домохозяином очень забавляли всех нас; он обладал драматическим дарованием, которого, к несчастью, был лишен его отец.

Мой день начинался в пять утра: я вставал и отправлялся в двадцатиминутное путешествие от дома Амбертонов до конюшни на заднем дворе Клеткли–Хауса. Вместе со вторым конюхом, парнем чуть постарше меня, Джеком Холби, мы готовили завтрак для восьми лошадей, вверенных нам в попечение, а затем завтракали сами; когда лошади заканчивали есть, мы чистили и расчесывали их, пока шкуры не начинали сиять, как полированные. Сэр Альфред любил кататься по утрам и требовал, чтобы его лошади выглядели безупречно. Мы никогда не знали, ни какую из лошадей он выберет, ни то, будут ли с ним кататься гости, поэтому все лошади должны были иметь безукоризненный вид. Когда мы с Джеком там работали, то были, должно быть, самые ухоженные лошади в Англии. В одиннадцать мы могли передохнуть часок, перекусить на кухне и посидеть минут двадцать, покуривая трубки — новомодная привычка, к которой меня приобщил Джек.

— В один прекрасный день, — говорил Джек, облокотившись на тюк сена, раскуривая трубку и прихлебывая обжигающе горячий чай, — я возьму одну из этих лошадок, взберусь на нее и ускачу отсюда прочь. Только они и видели Джека Холби.

Ему было лет девятнадцать; светлые волосы все время падали ему на лицо, он отбрасывал их почти инстинктивным жестом, не без оттенка самолюбования. Я все время удивлялся, почему бы ему просто не подстричь челку.

— А мне здесь нравится, — признался я, — никогда раньше не бывал в таких местах. И никогда раньше не работал. Это приятное ощущение.

Я говорил правду: четкий распорядок дня и знание, что у меня есть работа, за которую мне заплатят, чрезвычайно радовали меня, равно как и конверт с деньгами, который я получал каждую пятницу от казначея.