Похитители красоты

Как я и опасался, Элен была чересчур возбуждена. Наше приключение и цветистые комплименты Стейнера раззадорили ее. Едва закрылась за Раймоном дверь, как она прижалась ко мне, будто в томном танце, стараясь поймать мои губы. Вечная история: я шарахался от ее авансов, пугаясь их, и недоумевал, почему столь утонченное существо позволяет себе так распускаться. Она подтолкнула меня к кровати и опрокинула навзничь на перину.

– Элен, не сходи с ума, только не здесь, нас же услышат!

Довод был неудачный: ведь именно перспектива быть подслушанной или даже застигнутой посторонними возбуждала ее.

Тогда я предпринял отвлекающий маневр.

– Ты не находишь, что я неважно выгляжу? По-моему, я постарел.

– Да, ужасно, я просто не решалась тебе сказать. Поцелуй меня скорее, а то еще подумают, что ты мой папа!

Рука ее скользнула вниз по моим брюкам.

– О, я вижу, папочка у нас еще слаб.

Это было сильнее меня: всей душой я отвергал саму мысль о совокуплении, но моя плоть неизменно голосовала «за». Я попробовал обуздать эрекцию, мысленно переводя швейцарские франки во французские и затем в доллары. Элен в постели бывала то хищницей, то голубкой: в первом случае царапалась и кусалась, во втором была приторно-томной и медлительной. В ту ночь в ней взыграла страсть. Она забилась в долгом, как церковная проповедь, оргазме, корчилась на подушке, словно платила своим исступлением нашему престарелому Казанове за гостеприимство. Не будь наслаждение у мужчины так очевидно, я бы симулировал его, лишь бы избежать. Потом я смотрел на капельки своего семени, стекавшие по ногам Элен, на исторгнутую мною молочно-белую влагу, мою силу и молодость, растраченные впустую, и гнев обуял меня. Из-за нее я скоро превращусь в развалину!

Едва успев утолить свою похоть, моя милая вскочила и, совершенно голая посреди жарко натопленной комнаты, принялась высмеивать хозяев. Тайком от всех она записала все наши разговоры на диктофон и теперь дала мне прослушать пленку. Покатываясь от хохота, она сыграла ужин в лицах, изобразила, как Стейнер, «распустивший слюни дедок», копошился под столом в своей ширинке, распространяясь о Востоке; как Раймон, «карлик, недоносок», стучал по яйцу; не пощадила и меня, объевшегося и уснувшего за столом, не пощадила и самое себя со своей болтовней и льстивыми восторгами. Выпячивая попку, которая круглела над ляжками, точно второе лицо, взиравшее на мир единственным глазом, Элен приплясывала, выделывала немыслимые па. Пародия у нее получилась на диво виртуозная, и я не мог не рассмеяться, хотя мне было чуточку неловко за ее неблагодарность и двуличность. Прыснув в последний раз, она повалилась на наше ложе.

– Какой кошмар – сидеть безвылазно в этой дыре, в глухомани. А дом-то, ну что за безобразие – какая-то помесь домика семи гномов с борделем!

Я был потрясен: лично мне дом показался очень красивым. Стало быть, моему вкусу нельзя доверять! Неужели я так ничему и не научился?

– И этот Стейнер, надо же так застрять в прошлом, мумия, да и только! Хуже нет этих старых пердунов – не могут забыть свой шестьдесят восьмой год и ничего другого знать не хотят.

Я хотел было возразить, но Элен, переплетя свои ноги с моими, мгновенно уснула. Я надел на нее пижамную куртку, укрыл периной, поцеловал в плечо. Она улыбнулась мне сквозь сон, улыбка была ласковая, полная нежности. Если бы только она не доставала меня своим либидо, как все было бы прекрасно!

Среди ночи я проснулся весь в поту, сердце колотилось, желудок крутило: зря я так много пил и ел. Мне послышалось, будто где-то тренькал звонок, тарахтел мотор, хлопали двери. Я зажег свет, зная, что Элен все равно будет спать как убитая. На подушке остались мои волосы, я пересчитал их. Потом в ванной долго разглядывал себя в увеличительном зеркале; в таком каждая пора на коже выглядит кратером, а каждый волосок – длинной пикой. Потери были налицо, и немалые. Я побледнел, осунулся; желтоватая кожа кругами обтянула глаза, мышцы дряблые, по подбородку сбегала трещинка, как будто время шаловливо царапнуло меня своей тросточкой. Да еще морщинка, та морщинка в уголке левого глаза никуда не делась. И это я возвращался с курорта! Меня несло к другому берегу. Годы накатывали на меня нескончаемым приливом, разрушали миллиметр за миллиметром. Как бы мне хотелось быть таким гладким, чтобы зеркала заглядывались в меня, а не я в них. Я ощупывал себя, пытаясь определить, много ли от меня осталось, и силясь остановить разрушение моих черт, которые осыпались повсюду, как песок. Я созерцал картину стремительного разрушения, и меня брала оторопь. В тридцать семь лет я чувствовал себя конченым человеком!

Под снежным саваном