Похитители завтрашнего дня

– А зачем ты давеча с этой самкой кусался?

Перед глазами у меня поплыли огненные круги.

– Это… это… Ну, как вам объяснить… Это – поцелуй! Так мы выражаем любовь…

Гоэмон тут же извлек знакомый мне рулон туалетной бумаги и размашисто написал: «Самцы и самки в знак любви кусаются».

Кисако, сверкнув глазами, застонала и сжала кулаки.

«Ну хватит, – подумал я, – придется прибегнуть к крайней мере».

– Кисако, дорогая! – взмолился я, хватая ее за руки. – Прошу тебя, минуту терпения! Возьми что-нибудь тяжелое и дай мне хорошенько по голове!

– Да я ему сейчас всю башку расколю! – взревела Кисако. – Как он смеет…

– Пойми, бить его совершенно бессмысленно. Он же продукт моего сна! Ну, умоляю тебя, стукни меня хорошенько!..

Откуда-то доносился тяжелый металлический грохот. Сначала я подумал – в голове стучит. Прислушался. Нет, это был стук парового молота, вбивающего в землю стальную сваю.

Ну, опять началось!

Олимпиада давным-давно кончилась, а дороги все еще ремонтируют… Впрочем, нет, грохот доносится из котлована – неподалеку прокладывают новую линию метро.

К ударам парового молота прибавился оглушительный низкий хриплый вой – сопляк с верхнего этажа крутил «Модерн джаз» на самодельной стереорадиоле. Вот сволочь, ведь каждый вечер запускает! Да еще на полную мощность. Знает, что звукоизоляция в нашем доме ни к черту…

Подумав об этом, я открыл глаза. Я лежал в углу кухни, уткнувшись головой в дверной косяк. Кисако сидела рядом и напряженно смотрела на меня.

Я лихорадочно огляделся.

Его не было!

– Спасибо, дорогая! – сказал я, поглаживая раскалывавшийся от боли затылок. – Ты меня спасла. Я наконец проснулся… Видишь, я был прав – это был сон. А теперь чудовище исчезло.

– Как бы не так! – ответила Кисако довольно сухо. – Сидит в комнате и жрет наш ужин, все, что я приготовила. Да еще вместе с посудой.

Вскочив как ужаленный, я заглянул в комнату. Кисако ничего не выдумала: он с задумчивым видом доедал маленький пластмассовый чайничек для соевого соуса.

Я совершенно скис.

– Значит… он… не сон…

– Что ты заладил – сон, сон! Ты вообще-то соображаешь что-нибудь? Кто он такой? Кем тебе приходится? Зачем ты притащил этого отвратительного человека, этого невежу, эту бесцеремонную, нахальную свинью?

– Не знаю, не знаю! Ничего не понимаю… Я встретился с ним совсем недавно, в Йокогаме… Если только это не сон…

– Хватит с меня! – закричала Кисако. – Только попробуй, скажи еще раз про сон, я тебя ущипну!

– Понимаешь, он иностранец, очень странный иностранец… Подражает японцам, но как-то чудно… Окликнул меня на улице, сказал, что будет у меня жить…

– А-а, вот в чем дело! – в ее голосе послышались зловещие нотки, она засучила рукава. – Все ясно. У тебя слабость к иностранцам, и ты бессовестно врал, когда отрицал это. А сам знай себе кланяешься им в ножки и ловишь каждое их слово! Да как ты смел издеваться над женщинами, попрекать нас, будто мы без ума от всего заграничного?!

– Да нет же!

Мы почти кричали – из-за парового молота и стереофонической радиолы ничего не было слышно.

– Что – нет?! – Кисако уже вопила изо всех сил. – Подцепил какого-то иностранца, неизвестно из какой страны, бродягу, прохвоста и привел к себе жить!

– Нет, да нет же, он сам!..

– Что за шум? – Гоэмон высунул голову из двери и окинул взглядом нашу кухню. – Какая есть, быть шумная страна Япония!

– Да как ты смеешь! – взревел я: нервы у меня в конце концов не выдержали. – А ну катись отсюда ко всем чертям! И можешь думать про Японию что угодно, мне плевать! Можешь даже науськать свое правительство, чтобы оно объявило нам войну! Кому говорят – выматывайся! Не то позвоню в полицию, тебя быстренько препроводят в ваше консульство и вылетишь из Японии в двадцать четыре часа!

От несмолкаемого грохота и злости я совсем потерял голову и, бросившись к телефону, набрал номер полиции.

Но… что-то случилось с аппаратом. Диск крутился совершенно бесшумно.

Наверно, уши заложило. Я помотал головой – никакого эффекта. Посмотрел на Кисако. Лицо у нее было растерянное. Зажав уши руками, она тоже трясла головой.

Ее губы шевелились. Что она говорит? Я ничего не слышал.

Исчез не только голос Кисако, исчез стук парового молота, исчез вой джаза. Я слышал только, как звенит у меня в ушах.

Лишь впоследствии я понял, что этот маленький эпизод был прелюдией к цепи событий, потрясших Японию и не только Японию.

Но тогда я об этом не думал.

Сначала я даже не очень удивился. Бывает же так – зевнешь, и вдруг на секунду закладывает уши. Наверное, и сейчас нечто в этом роде. Я лишь сильнее прижал к уху телефонную трубку.

Но…

Из чрева холодной пластмассовой трубки не доносилось никаких гудков – ни длинных, ни коротких.

Отняв ее от уха, я подул в дырочки, потряс головой.

Молчание.

Повернулся и чуть не столкнулся лбом с Кисако. Она стояла за моей спиной, и губы у нее двигались вовсю, вероятно, она кричала.

– Кисако, что с тобой? – заорал я, но не услышал звука собственного голоса.