Поход

Когда батальон по крытому с перилами мосту перешел реку, жара стала просто невыносимой. Командир приказал сделать привал, чтобы солдаты могли утолить жажду. Две негритянки предложили им кувшины с водой и латунные кружки. Коровы, пасшиеся поблизости, подняли головы и недоверчиво посмотрели на солдат, потом снова уткнулись мордами в траву. На изгороди выгона сидела стая ану, птицы издавали пронзительные крики. После короткого отдыха солдаты двинулись дальше. Они пересекли топь, где во время дождей стада быков целыми часами не могли выбраться из трясины, бывало, что приходилось даже оставлять здесь увязшее животное. В таких случаях погонщики тут же прирезали его, внутренности бросали собакам, а мясо отдавали кому придется. Окрестное население всегда дожидалось этих подачек, и, когда дорогу размывало дождями и по ней должен был пройти скот, многие мечтали о том, чтобы быки попали в беду.

К майору подскакал ординарец, который передал ему бумаги и сообщил, что в ту же ночь из Сан-Пауло вышел отряд кавалерии под командованием Густаво Борбы и пехотная часть под начальством Константино Шавиер э Безерра. Оба эти отряда разбили биваки у подножья горного хребта. Командиры получили строгий приказ не пропускать в Сантос отряд беглых рабов, «даже если для этого понадобится применить оружие».

Дон Жоаким Балтазар да Силвейра, видя, что приморская дорога надежно защищена, решил направиться по дороге Серра-Велья, которая сворачивала влево. Миновав какие-то лачуги, из которых выглядывали испуганные кайсары, он со своим отрядом достиг предгорья, где текла речка с ржавой водой. Солдаты прошли мимо большого дома, за которым начинались густые бамбуковые заросли. Норд-вест подул с особенной силой; под его обжигающими порывами бамбуковая роща вся сгибалась и трещала, словно дрова в печке. В воздухе пахло мятой листвой. Перед солдатами расстилался темно-голубой горный хребет с зияющей кровавой раной – оголенным глинистым склоном. Здесь соскальзывали в пропасть быки, и на следующий день местные жители отправлялись запасаться мясом, уже попахивающим и, возможно, зараженным столбняком. Горный хребет вырастал прямо на глазах. На расстоянии лес, росший по его склонам, казался синим бархатом. Когда невидимая рука ветра начинала шевелить листья, цвет склонов менялся…

На опушке бамбуковой рощи высилась сложенная из камня ограда, окаймлявшая старый приземистый дом. Вдали, у подножья хребта виднелся темный лес. Напротив дома, над почерневшей крышей которого вился дымок, находилось энженьо, построенное еще в 1842 году. Сложенное из камня, это здание напоминало крепость; черная четырехскатная крыша покрывала его, как панцирь черепаху. Сквозь дыры виднелись концы балок, стропил и обрешетка. В широкие двери энженьо свободно могла въехать тележка с сахарным тростником. Прямо против входа стоял жернов, куда в прежние времена весь день подавался тростник в пучках; выдавленный из него сох стекал в чаны. В глубине здания находилось водяное колесо. Между домом и энженьо виднелась хижина погонщиков скота.

Гуртовщики, встречавшиеся на пути, вовсю нахлестывали быков, освобождая отряду дорогу. Отовсюду сбегались люди, чтобы посмотреть на солдат. В окнах дома показались хозяева – сеньор Энрикиньо, кайсара со светлой бородой, его жена и взрослая дочь; сынишка вылез на порог и остался там стоять с вытаращенными глазами. Мать испуганно закричала:

– Ньоньо, не выходи из дому… Слышишь?

Отряд продвигался по заброшенной, размытой дождями дороге с острыми камнями и колючками, по ней теперь даже не гоняли скот. Несколько инженеров осматривали дорогу, делая заметки в блокнотах: производились изыскания по отводу воды для Сантоса. Предполагалось использовать и водопадик, приводивший в движение жернов энженьо; впоследствии поместье пришло в упадок, владельцы его разорились.

Появление отряда несколько встревожило обитателей поместья, однако вскоре жизнь потекла своим чередом.

Для кайсар война с Парагваем еще не закончилась,[49] поэтому, завидев людей в военной форме, они решили, что начинается очередной набор рекрутов…

Вечером четыре командира, прогуливаясь, подошли к энженьо. Сеньор Энрикиньо появился на пороге.

– Это первый дом, который встречается на пути беглых негров после перевала, – сказал он.

– И как вы к ним относитесь, сеньор?

– Я их угощаю фейжаном[50] и кофе. Это их первая трапеза на земле свободы.

Все добродушно рассмеялись. Продолжая беседовать, офицеры вошли в дом. На веранде был накрыт стол для кофе. Хозяин дома представил им свою семью: «Моя жена, моя дочь, мой сынишка…»

За столом разговор шел о чем угодно, только не о рабах. Подавала кофе дочь, девушка двадцати лет, с тонкой талией, уже невеста. Она была одета в платье из дамасского шелка цвета бордо, волосы у нее были светлые и по тогдашней моде зачесаны назад. Когда она расхаживала по утрамбованному земляному полу веранды, под оборками платья мелькали ее миниатюрные ножки, обутые в изящные туфельки.

Уже смеркалось, когда офицеры покинули дом.