Поход кимвров

С особенным напряжением, почти невыносимым, стали ожидать, когда бронза застынет и охладится настолько, что можно будет разбить форму; кузнец совсем извелся от сомнений, одолевавших его последние недели: глаза у него ввалились, и лицо покрылось морщинами.

Канатами и веревками форму подняли и поставили над ямой; кузнец схватил тяжелый деревянный молот и набросился на форму: пусть он выбьет ударами почву из-под собственных ног – он не остановится! Глиняная корка со звоном отколачивалась: мастер направил удар в лоб фигуры, черепки посыпались дождем, и, как по волшебству, обнажилась голова тура – блестящая, сверкающая, отливающая всеми огненными оттенками, и вся цельная, без малейшего изъяна до самых кончиков рогов! Но кузнец, словно в гневе, продолжал бить молотком по бокам, по спине, по бедрам, по ногам, и черепки спадали с них, как шелуха, и всюду выступало бронзовое изображение! Цельное, безупречно вылитое, с головы до ног!

Кузнец просиял улыбкой сквозь сажу, пот и золу; по-детски просияло все его морщинистое, бородатое лицо, блеснули все белые зубы. Толе поднял свою широкую руку и ударил по руке кузнеца:

– Поздравляю и благодарю!

Восторг был всеобщим, потому что зрелище было чудесное; тур, вылитый из блестящего радужного металла, словно из чистого золота и солнца, стоял как живой; вчера еще смертный и гуляющий, как все прочие быки по полю, а сегодня обретший бессмертие!

Все понимали, что это важное событие для страны: создано было священное знамя объединения, изображение которого сплотит вокруг себя всех верующих. Да, в том, что было создано сегодня, был залог будущей судьбы кимвров!

Кузнец обошел вокруг изображения, сияя радостью, сам словно только что вышедший из чеканки. Пока оно еще так горячо, что к нему нельзя прикоснуться, но он внимательно рассматривает его, наклоняется, приглядывается и кивает с довольным видом: форма воспроизведена во всех мельчайших подробностях, все мелочи восковой модели повторены металлом, даже отпечаток лепивших ее пальцев; да, даже столь неуловимая тонкая вещь, как отпечаток пальцев, и та была увековечена!

Кузнец покачал головой, и лицо его затуманилось: жаль, что грек не видит этого! В сущности, это его работа; модель, изображение быка – дело его рук. Другие несли ответственность, хлопоты, заботы, труд по отливке, но дух был его. Кузнец не мог в этом не сознаться.

Художники очень чувствительный народ – они или жалуются, что другие похищают их замыслы, или же, наоборот, отмахиваются обеими руками от признания их заслуг и всю честь приписывают тому, кого считают выше себя: последнее бывает реже, но и то и другое вызывается внутренними наблюдениями, которых бы не почувствовал обыкновенный человек. Тем более в данном случае: разве могло быть какое-нибудь сравнение между свободным человеком и рабом! Ведь грек… хотя, положим, теперь он был на свободе и на пути к югу… Как-то он прокладывает себе путь через леса один-одинешенек, любопытно было бы узнать?..

Что такое? Ах да, не все еще знают об этом. Но разве грека Эйернега не заклали вместе с другими шестью вчера вечером? В том-то и дело, что нет; он убежал. Когда пришли за этими семерыми, его в клетке не оказалось; как он выбрался, никому было неизвестно; бесполезно было травить его собаками – он уже успел удрать далеко, вместе с ним пропал ведь и конь. Пришлось забрать вместо него другого раба из крытых дерном землянок, приблизительно такого же роста, и принести в жертву.

Вот что стало всем известно и через несколько дней было снова забыто. Но в кругу женщин ходили другие слухи и держались дольше. Полной картины побега по ним нельзя было составить. То, что утверждали одни, отрицали другие, и тоже клятвенно. Где же была правда?

Одно было установлено твердо и не опровергалось, а именно – что Норне-Гест самолично выпустил пленника в сумерках, когда все были у костров, и открылось бегство лишь несколько часов спустя. Но что побудило к этому скальда? Нашлась среди женщин одна, с крикливым голосом и не очень приятными глазами, которая утверждала, что скальда упросила Инге, новобрачная – их обоих видели вместе в степи: Инге обнимала старика за шею, что-то шептала ему, плакала и была совсем вне себя! Об этом говорили очевидцы-мальчуганы, и рассказчица надеялась, что подобные вести не дойдут до слуха Бойерика.

Этого и не случилось, потому что многоречивые сплетни и пересуды женские никогда не занимали мужчин – у тех были тысячи других забот! Да кроме того, говорят, слух у мужчин слишком грубый, чтобы различать такие нежные звуки, как верещанье сверчков.

Во всяком случае, брачный пир ничем не был омрачен. Молодые получили дорогие подарки, в особенности невеста: запястья, ткани и разное приданое, стоимостью в несколько сот голов скота; родня с обеих сторон была знатная; редко бывало, чтобы весенняя свадьба так близко коснулась самых верхов.