Поход на Кремль. Поэма бунта

Из каких-то подвалов, из красных уголков домоуправлений и библиотек, из кладовок ветеранских клубов, из штабов мелких политических партий и общественных объединений были срочно взяты плакаты и транспаранты, и, если посмотреть с высоты, картина получилась бы впечатляющей. Здесь были призывы, начиная с советских и кончая самыми последними: «Миру мир!», «Пятилетке качества – рабочую гарантию!», «Свободу Луису Корвалану!», «Нет поджигателям холодной войны!», «Руки прочь от Вьетнама!», «Слава КПСС!», «Космос – наш!», «Перестройку в массы!», «За гласность и демократию!», «Долой Павлова!», «Долой Ельцина!», «Долой Гайдара!», «Долой Лужкова!», «Долой ГКЧП!», «Долой Путина!», «Долой продажное правительство!», «Долой продажную Думу!», «Долой либерастов!», «Долой воров-чиновников!», «Долой МВД!», «Долой ФСБ!», «Долой коррупцию!», «Долой Кремль, даешь Москву!», «Долой Москву, даешь Россию!», «Похороним Ленина!», «Да здравствует Ленин!», «Да будут прокляты имя и дело Сталина!», «Да здравствует Сталин!».

И это только десятая часть воззваний, среди которых были и местного значения, например: «Нет проискам незаконных строителей и лично г. Костракова! Защитим детство наших детей!» – видимо, по поводу сноса детской площадки и постройки какого-то здания.

Было так еще рано, что настоящей суматохи в органах власти не возникло, всем издали казалось, что это локальные беспорядки. Возможно, они таковыми бы и оставались, если бы не то, что случилось вскоре.

А вскоре случилось следующее.

Как известно, в Москве каждый день умирают в среднем около четырехсот человек, когда-то больше, когда-то меньше. Легко сосчитать, что сколько умирает, столько и хоронят. И вот среди этих в среднем четырехсот умерших оказался Геннадий Матвеевич Юркин, шестидесяти лет, труженик коммунального хозяйства, живший и трудившийся в московском райончике, называющемся «Питомник». Когда-то, очень давно, здесь, по соседству с проспектом Ленина, был действительно питомник, где выращивали саженцы для озеленения столицы. Потом появилась новостройка из десятка пятиэтажек, вокруг высадили тополя и другие деревья, которые за полвека выросли выше крыш и скрыли кронами этот район, как индийские джунгли заращивают древний город. В отличие от индийского древнего города, тут жили люди – в тенистых дворах, среди бурьянов, сараев, гаражей, тут был свой особый мир, свой архипелаг, где Юркин знал каждый дом, каждую тропку, каждый подъезд и каждую квартиру. И люди знали друг друга, в отличие от многих прочих районов, где жители годами не знаются, даже проживая в соседних квартирах.

«Питомник» процветал обособленно, автономно, только изредка из него, как из боевой крепости, выходили группы молодежи, совершая набеги на соседние улицы и районы, за что он получил второе, неофициальное название – «Рассадник».

Геннадий Матвеевич неделю назад оформился на пенсию и твердо сказал, что больше не будет работать ни часа.

– Будто ты раньше работал! – несправедливо съязвила его супруга Антонина Марковна.

Свою свободу Юркин праздновал неделю подряд, ходя по квартирам и принимая поздравления. Кстати, попутно в одной квартире починил кран, в другой поставил хомут на текущую трубу, в третьей отладил работу унитаза. При этом работа, которую он ежедневно хаял и костерил, как пожизненное свое проклятие, доставляла ему в эти дни удовольствие – потому что не совсем работа, а так, в виде помощи. И даже от денег он спервоначалу отказывался, хотя потом все-таки брал, чтобы не обидеть людей.

Три дня назад, вернувшись поздно вечером, Геннадий Матвеевич почувствовал себя нехорошо.

– Еще бы, – сказала Антонина Марковна. – Столько пить, будет нехорошо! Ложись спать давай.

И Юркин лег – и не проснулся.

Приехавшие утром медики поставили диагноз: «сердечная недостаточность» во сне. Увезли с собой. А через день Антонина Марковна и ее дочери Аня и Алевтина забрали отца из морга, чтобы похоронить из дома, как полагается, а не из казенного холодильника. А то от людей совестно.

Старший брат Валерий больше всего негодовал, что Геннадий даже не успел получить свою первую пенсию.

Он выпивал, горевал и говорил:

– Вот так! Всю жизнь отдал государству, до капли. А оно ему в ответ ни копейки не дало. Заработал пенсию, а не попользовался! Вот так с нами и поступают! Выжимают все, а потом – сразу в гроб.

Утром приехали ритуальные автобусы за гробом и людьми, чтобы ехать на кладбище, собрались соседи, причем не только старики и старухи, но и люди действующие, включая заместителя директора ДЭЗа Опанасенко. И тут выяснилось, что проехать никак нельзя: окрестные улицы запружены автомобилями из-за какой-то демонстрации. Опанасенко ходил узнавать, в чем дело, и, вернувшись, сказал, что там тоже похороны, причем несут покойного к Кремлю.

– А кто помер? – спросил брат Валерий. – Что-то я по телевизору не видел ничего.

– А ты его смотрел? – спросила Антонина Марковна.

– В Кремле, в смысле на Красной площади, давно уже никого не хоронят, – авторитетно заявил Опанасенко.