Поход на Кремль. Поэма бунта

Толоконько подошел, убедился, что так и есть, хилый парнишка отдал концы. Почесав в затылке, он пошел к столу и начал составлять протокол. Хотел приписать покойнику нападение на представителя правоохранительных органов, и это ведь было чистой правдой, но вспомнил, что в последнее время начальство к таким случаям относится подозрительно – разберись ты, в самом деле, чья-то физиономия налетела, нападая, на милицейский кулак, или наоборот. Дело субъективное. Пусть будет несчастный случай. Такой-то задержанный, имя, отчество, фамилия, паспортные данные, находясь в состоянии алкогольного психоза (их же всех в ресторане взяли, значит, пили), бился головой о стену и причинил себе вред со смертельным исходом.

После этого Толоконько позвонил врачу из вытрезвителя, что находился в том же здании, в другом крыле. Врач, тучная женщина Даирова, пришла, переваливаясь, подписала готовый протокол первичного медицинского освидетельствования (такие протоколы готовились заранее по шаблону) и, не глянув на Диму, уплыла обратно.

Тем временем у отдела милиции друзья Димы все больше волновались. Они кричали, потом осмелели, начали стучать в дверь.

Вышел Чихварев, сказал, держась за кобуру:

– Имею полное право стрелять на поражение. Или вызову ОМОН – групповое нападение на отдел милиции. Выбирайте, чего хотите?

– Он прав, скотина, – негромко сказал кто-то.

– Почему не отпускаете Диму? – крикнула Тая.

– До выяснения.

– Какого еще выяснения?

– Полного. Не суетитесь, идите по домам, утром выпустят вашего Диму.

Чихварев скрылся в здании.

Никто не собирался расходиться по домам.

Придумали: позвонить в милицейскую службу собственной безопасности. Долго наводили справки насчет номера, узнали номер, позвонили. Там сказали, что проверят.

– Как проверите?

– Всесторонне.

– Надо его маме позвонить, – сказала Тая. – Я боюсь чего-то. Они злые, они представляете, что могут сделать?

– Что они, идиоты? – спросил разумный Коля Жбанов. – Столько свидетелей!

– Да плевать им на свидетелей, – махнул рукой ни во что не верящий Леня Борисовский.

Некоторое время спорили – звонить матери Димы, не звонить?

Тут произошло комическое, можно сказать, событие. Маленький Саша Капрушенков, поэт-парадоксалист, был пьянее остальных. Он пришел в ресторан уже под градусом, имея врожденную склонность к пьянству, как все парадоксалисты, и во время поэзо-концерта налимонился окончательно. Поэтому все прошло мимо его сознания, он смутно ощущал: куда-то везут, что-то говорят, пихают, толкают, ведут. Он сидел на земле, прислонившись к кустарнику, и вдруг очнулся, обвел всех глазами и спросил абсолютно ясным и трезвым голосом (такие переходы для него были характерны):

– Мы где? Что случилось?

Ему объяснили.

Саша страшно встревожился.

– Нельзя его там оставлять! Они ему припишут что-нибудь, доказывай потом! Выручать надо! У кого родители что-нибудь могут?

Но все плохо знали родителей друг друга и тем более что они могут.

Тут Стасик Паклин, изящный, рафинированный юноша, сказал, стесняясь:

– Вообще-то у меня папа в угрозыске работает.

– Позвони ему! – потребовал Саша.

Стасик пожал плечами, достал телефон.

– Привет, – сказал он. – Тут такое дело, мой друг Дима Мосин, мы сегодня его книжку отмечали, он попал в милицию… Ты дослушай… Постой… Я объясню!

Но отец не желал слушать сына, он желал, чтобы тот слушал его. И Стасик, переминаясь, стоял, слушал. А потом, отключившись, грустно сказал:

– Велел идти домой.

– И все?

– И все.

– Гадство!

Раздосадованный Саша сел на бордюр, рядом с ним оказался Сережа Костюлин, фатальный и благодушный человек.

– Выпустят, куда они денутся, – сказал он. – Выпить хочешь?

– А есть?

У Сережи были бесценные джинсы с множеством карманов (он не любил ничего носить в руках), из одного кармана, находящегося на штанине внизу, он достал бутылку водки, которую успел прихватить в ресторане и которую милиционеры в суете не обнаружили.

Саша обрадовался, отхлебнул.

Угостили и других – всех потряхивало от нервов и ночной прохлады.

Решили, пока суд да дело, отыскать ночной ларек с пивом, чтобы еще согреться.

– Да идите вообще по домам, – сказала Тая. – Все равно толка нет всем тут стоять. А я побуду. И еще кто-нибудь, если хочет.

– Я, – сказал Саша, ложась на скамейку возле крыльца, рядом с мусорной урной. Он опять захмелел.

Все ушли, пообещав регулярно звонить и вернуться утром, если Диму не отпустят.

Тая же морально готовилась позвонить матери Димы – потому что все-таки надо поставить ее в известность. А то будет хуже.

Тамара Сергеевна ее недолюбливала и этого не скрывала.

– Что ты за девушка? Штаны черные, драные, ботинки как у солдата, глаза все зачернила, в губе кольцо ржавое.

– Серебряное. Серебро не ржавеет, – насупившись, отвечала Тая.

– Да хоть золотое. Ты папуаска, что ли?