Поход на Москву

— У нас в селе есть черква, а в черкви икона Егорий, поражающий змия-дракона. Так вот, народ подходит к ней прикладываться. Ну, кто целует Егория, кто коня под хвост… куда попало. Ну, а кто, конечно, и дракона. Да что ж? Ведь одну икону целовали? — И, подумав немного, добавил: — Ни к чему эта война, а нам только разорение и беспокойство.

Ответ старика поразил своим полным безразличием к белым и красным. Что ему не нужна «эта война», понятно; величайшим бедствием для России, для народа считали ее и марковцы. Но возникал вопрос, как убедить его, старика, и всех, что дело не в войне, а в причинах, ее вызвавших; дело в большевиках, которые несут зло ему, всем, России? Увы. Старик твердит одно: «Не нужна эта война».

Крестьяне не проявляли интереса к Добрармии, ее целям и задачам. Все высказывались против войны, но проскальзывало и иное: войну ведут будто бы «за свои интересы генералы и офицеры». Эта мысль не нова. Она исходила от большевиков и имела годичную давность. Приходилось возражать, но опять неубедительно для крестьян. То, что красноармейцы как саранча уничтожали все у крестьян, а белые были гораздо скромнее, крестьянам говорило лишь о человечности одних людей и свирепости других, но не убеждало в большем. И марковцы, в конце концов, приходили к заключению: только время заставит уразуметь правду Белой борьбы, а пока они, с ущемленным сердцем, должны продолжать свое дело.

Победа на Северном Кавказе подняла дух. Пусть борьба за Россию будет длительна и жестока, но в конечную победу они верили. С таким душевным подъемом они выходили на «широкую Московскую дорогу».

В Донецком бассейне марковцы попали в совершенно иную обстановку — из района сельскохозяйственного в район промышленный. Здесь живущие в сравнительно более скромных достатках крестьяне терялись среди массы рабочего населения, находившегося в зависимости от шахт, заводов, железных дорог. Рабочие здесь были почти сплошь проникнуты большевистским духом, борьбой с «капиталом» за «рабоче-крестьянскую власть». Революция здесь пустила глубокие корни. Здесь даже не поднимался вопрос об окончании войны. Отношение населения к Белой армии было таково, что чины ее чувствовали себя не как в районе освобожденном, а завоеванном. Четыре месяца находились части Добрармии там, а явных симпатий населения не приобрели, и приходилось все время принимать меры предосторожности, более того, вести борьбу со скрытыми здесь силами большевизма. Ничего подобного не было ни на Кубани, ни в Ставрополье.

Объяснить все это марковцы, вошедшие в тесный контакт с рабочими, однако, не имели возможности. То, что они увидели или узнали, никак не могло быть отнесено к причинам, увлекшим рабочих в большевистский лагерь. Уровень жизни рабочего нельзя было назвать низким и тяжелым. Рабочие жили, по крайней мере заводской или шахтерский кадр, в казенных квартирах в две-три комнаты с участком земли у квартир. Квартиры были обставлены со значительной степенью «культурности», и все необходимое для жизни семей было налицо. К услугам рабочих были заводские шахтные, железнодорожные магазины-кооперативы, в которых было все и за цену ниже, чем в городских лавках. Несмотря на то что революция и внутренние неурядицы нарушали нормальный ход жизни, в это время, в начале 1919 года, марковцы широко пользовались этими кооперативами, покупая там то, чего не могли достать в станицах и селах.

Конечно, у рабочих не было таких запасов продовольствия, как у крестьян, но сказать, что они жили впроголодь, никак нельзя. У каждой семьи на ее маленьком придомовом участке были и огород, и куры, и свиньи, и нередко коровы. Перед каждым домом был палисадник, на котором были разведены цветы, а не овощи.

Свои культурные запросы рабочие удовлетворяли широко и настолько, что марковцы с жадностью набросились на все предоставленные им хозяевами книги, журналы, несмотря на то что при заводах или шахтах были большие библиотеки и читальни. В иных домах были граммофоны. Всюду были клубы, где ставились киносеансы, устраивались спектакли и танцевальные вечера, читались доклады. Для художественной самодеятельности был полный простор. Дети рабочих бесплатно учились в благоустроенных школах, и им была открыта дорога к любой специальности, были бы способности.

Конечно, жизнь рабочей семьи была ограничена размером получаемого жалованья, отчего она находилась в зависимости от своих предприятий, или, как говорилось в то время, «от капитала», от «капиталистов». Про эту зависимость высказывания были часто злобными: говорилось о гнете, о рабстве, о бесправии. Спорить с рабочими было почти невозможно: их ничто не убеждало, ничто не удовлетворяло.