Поход Наполеона в Россию

Все задавали себе этот вопрос, но не в силах были произнести эти слова. Страшный бюллетень уже был опубликован; утреннее пробуждение было не сладким. Все были в грустном настроении. О том, что император в Париже, не знали. Почему же обер–шталмейстер оказался здесь? Почему он покинул императора? Ночной час, бледный свет лампы, всеобщая неизвестность, печальные сведения, которые уже знали, и сведения, которых ожидали, — всё наводило на чёрные мысли и внушало грустные предчувствия. Таковы были переживания находившихся в салоне лиц, пока я ожидал возвращения лакея, который пошёл в кабинет великого канцлера доложить обо мне. Невозможно описать эту немую сцену. Все уставились на меня, не будучи в состоянии произнести ни слова; казалось, что слова замирали на устах. Каждый искал приговора в моем взгляде, и на всех лицах было написано больше страха, чем надежды. Когда я обратился к Жоберу, он, немного оправившись от первого изумления, воскликнул:

— А император, г-н герцог?.. Ему не удалось окончить фразу. С ошеломлённым видом все повторили вслед за ним:

— А император? Где он?

— В Париже, — ответил я.

При этих словах все лица просветлели. Я вошёл к Камбасересу. Он начал с того же самого восклицания, и я не дожидался, пока он закончит фразу, чтобы успокоить его. Я передал ему распоряжения императора, поговорил с ним несколько минут и предложил ему объявить утром пушечным салютом о возвращении императора, а также предупредить министров и двор, что «леве» состоится в 11 часов, и т. п.

Возвратившись к себе домой, я отдал распоряжение. чтобы в 8 часов утра послали пажей к госпоже Матери и ко всем принцессам сообщить им о приезде императора. Я написал также обер–камергеру насчёт необходимых мер во дворце. Граф Монтескью немедленно приехал ко мне; приехал и министр полиции, которого я тоже уведомил.

На следующий день император приказал мне взять на себя портфель министерства иностранных дел на время отсутствия герцога Бассано и доставить ему некоторые папки венской корреспонденции, а также наши последние договоры с Австрией и Пруссией. Утомлённый 14 ночами, которые я провёл как бы на страже, не смыкая глаз, подавленный сознанием той ответственности, которую взваливало на меня подобное путешествие при подобных обстоятельствах, всё время озабоченный, как бы не случилось чего–нибудь с императором, вверившим себя моим заботам и моей преданности, я всё ещё был полон тревожного возбуждения, и недавние переживания привели мои нервы в такое напряжённое состояние, что я нуждался в отдыхе. Я просил поэтому императора освободить меня от этих обязанностей и поручить дела Бенардьеру. Император согласился.

Я не могу выразить, какая тяжесть свалилась с моего сердца, когда я имел счастье подать руку императору, чтобы помочь ему выйти из почтовой коляски у подъезда Тюильри. Не думаю, чтобы я когда–нибудь был так доволен и удовлетворён собою, как в этот раз, когда я увидел, что он благополучно прибыл в свой дворец.

В 11 часов я приехал в Тюильри к «леве". Во дворце собрались министры и много придворных чинов, в частности камергеров. Меня окружили, словно я был фаворитом, приветствовали, как человека, пользующегося влиянием, человека, который только что провёл 14 ночей и столько же дней с глазу на глаз с властелином…

Ужасный бюллетень появился в «Мониторе» 16 декабря. Мы знали об этом из последней эстафеты, полученной нами в пути. Бюллетень произвёл такое глубокое впечатление, даже на самых отъявленных придворных льстецов, что все ловили мои взгляды, чтобы прочесть в них вести о дорогих сердцу людях. Никто не решался прямо спросить меня. В Париж прибыл только бюллетень; частные письма не были разосланы. Я был счастлив успокоить многих, но, увы, многих — других я огорчил, хотя беспорядок и распад армии после Малоярославца не позволяли штабу главного командования дать точные сведения о многих офицерах, даже высших чинов, так как, лишившись лошадей и не имея ровно ничего, они должны были искать пропитания, следуя за бандами, блуждавшими на флангах колонны и оказывавшимися то в голове, то в хвосте у неё. Даже самые твёрдые люди вынуждены были покориться этой жестокой необходимости, так как ещё до Березины хлеба нельзя было достать за целую пригоршню золота.