Поход семерых

Когда они, шатаясь и едва держась на ногах, покидали замок пленения, Аллен поразился запустению, коснувшемуся этого места, – будто они провели в узилище не менее сотни лет. Не было видно ни души, да что там – казалось, что в этом замке никто не живет уже давным-давно, так обрушились оконные арки, и плющ, пробиваясь меж каменных плит, оплел пожелтевший мрамор колонн. Серые лепешки мха, похожие на странный лишай, виднелись там и тут на арке разбитых ворот. Подъемный мост, тяжелый и темный, с подточенной жуками древесиной, был опущен, обрывок ржавой цепи свисал в пересохший ров. Свод местами просел и обвалился. Замок Повелителя Мух умер, а может, и не жил никогда.

У реки их ждали кони. Ни Йосеф, ни Гай не посмели отказаться от предложения подняться в седло; кроме того, идти на своих ногах они явно не могли. Конь, подошедший к Йосефу, был белым как снег; Аллену достался рыжий и легконогий, с коричневой гривой (почему-то этот конь казался ему смутно знакомым – может, Аллен его видел во сне?). Скакун Гая был темно-гнедым, с длинным шелковистым черным хвостом. Спаситель их, который, несмотря на старость, оказался на редкость крепок телом, помог каждому из них подняться в седло. Особенно тяжело пришлось Йосефу, которому мешал то меч, то подол длинной альбы, а от резкого движения у него закружилась голова, и он едва не сверзился с седла по другую сторону.

К Иосифу же подошел его конь – светлый, как серебро, с колокольцами на поводьях. Старец изумительно красивым движением (которое смог оценить, увы, только Аллен) взлетел в седло, и ему ничуть не помешала длинная одежда.

– Не бойтесь ничего, следуйте за мной, – сказал он, поворачивая к искателям лучащееся радостью лицо, – вас ожидает трапеза, которая напитает вас, как никогда доселе.

Он тронул коня и с места выслал его в галоп «Как же мы поскачем, – подумал Аллен отчаянно, – я не могу и своим телом-то владеть…» Но конь его, видно, знал, что делать, и пошел сменой, пропустив перед собой белого скакуна Йосефа, и галоп его был так мягок, что Аллен на миг вернулся в детство – ощущение не то качелей, не то дачного гамака, не то просто материнских рук… Мир замелькал и слился в цветную полосу, Аллен пригнулся к спине лошади, думая только об одном – не потерять, не потерять сознания, и время превратилось в ветер скачки, выдувающий влагу из его летящих волос.

– Здесь.

Туманная ширь болот расстилалась перед ними; туман над водой стоял густой, как молоко, как дым бесплотного костра. Кое-где из него выглядывали искривленные стволы деревьев, черные сквозь белизну; был час синеватых сумерек, и небо, и земля сливались в полосах тумана. Зеленые огни светляков светились в траве, покачиваясь на кисточках цветов, творя свой вечерний танец.

Они спешились; Иосиф расседлал коней, и они, свободные, исчезли в сумерках, и из вересковой дымки донеслось их радостное ржание – уже совсем издалека. Они играли на широкой равнине острова Сердце Туманов, их тонкие морды ласково соприкасались – радостные волшебные кони, служащие своим друзьям по своей свободной воле. Они были легкими, как фэйри, и прекрасными, как вода, и они принадлежали этому миру и растворялись в нем.

Иосиф безмолвно ступил на тонкую, едва заметную тропу среди туманной топи. Если бы Аллен оставался тем же собой, что когда-то в тоске поднимался по лестнице в майский день в нереальном городе Магнаборге, он бы возроптал. Тело его просило пощады, глаза подводили – он почти не видел тропы, туман плыл и качался перед его взором. Но теперешний Аллен, перекрестившись, ступил на колыхнувшуюся под ногами зыбкую твердь – и пошел вперед, щупая ногами дорогу. В непроглядном клубящемся сумраке он видел белую фигуру Йосефа, идущего перед ним, и думал только об одном – не сойти с тропы. Будь что будет, не сойти с тропы.

Я не знаю, Господи, что Ты готовишь мне. Я знаю только, что Ты благ; все, что Ты ни сделаешь со мною, будет истинно. Мне нечего подарить Тебе; все, что есть у меня, и так Твое. Я не боюсь того, что ждет у конца тропы; не боюсь болотных огоньков, которые мигают по сторонам, маня меня за собою. Свет их – мертвый свет, но я еще стою на тропе. Я боюсь смерти, но теперь это не может ничего изменить. Я боюсь смерти, потому что не знаю о ней, потому что не понимаю, что она такое. Но мне кажется, что истинное лицо ее иное, чем я могу даже представить, – и это все потому, что Ты благ.