Поход семерых

Он ударил кулаком по столу и больно ушиб руку. Скривившись и потирая запястье, сел на диван и замер в оцепенении. Он уже точно не знал, верит ли сам в Святой Грааль, в юношу с пробитой грудью и таким спокойным, неземным лицом, в себя самого, в конце концов. Беда была в том, что он и в слова Роберта не верил, как не верил в пользу общего образования, в сон для успокоения нервов и в духовное совершенствование. Ему, кажется, было это все безразлично, как человеку с острым приступом аппендицита безразлична судьба горских беженцев и мистическое богословие ранних христиан.

Большая зеленая муха – и откуда только взялась в середине мая? – приковала к себе взгляд Аллена. Она билась о стекло, тяжко шмякаясь противным толстым телом и жужжа. Аллен ненавидел мух, но убить ее не мог из отвращения – чересчур большая и мягкая. Он раскрыл окно, муха вырвалась на свободу и, едва не задев Аллена по лицу, исчезла в предзакатном небе. Аллен посмотрел вниз, на зеленеющий дворик, на пустую лавочку в тени сирени, на полоску серого асфальта под окном.

«Ты все испортил, парень. Что ты теперь намерен делать? Скажи мне, что побуждает тебя заниматься жизнью?» Стоп, это какая-то песня. Да, ее пел брат до того, как все перевернулось… «до того, как ты был опозорен, парень. Да что там ты – до того, как само название Грааля (теперь само это слово почему-то причиняло сильную боль, и Аллен поспешно заменил его на другое в своем сознании)… название этой реликвии было опозорено. Скажи мне, что вынуждает тебя заниматься жизнью? Может быть, просто трусость вниз посмотреть из окошка (там было иначе, но не важно), но это ведь не причина для смелого человека… для… смелого… не причина…» (Смотри, какой твердый асфальт. Ты хотел научиться летать, ведь правда — это порою снится, шагнуть с подоконника так просто, ты же знал это в детстве… ты поэт, ты очень сложная натура, но они не поняли тебя… тебя они не поняли, и ты так одинок, одинок и опозорен, только я, твой друг Твердый Асфальт, говорю с тобой, и они раскаются, все поверят тебе тогда, и ты исправишь все и вернешь… расставить все по местам, поставить точки над i… а кроме того, ты убежишь от них, и они тебя не догонят, чтоб опозорить еще раз… Давай, парень… Будь смелым… Будь… смелым… человеком… )

Аллен стоял на подоконнике. Он смотрел вниз, нагибаясь и вытягиваясь, и дурацкая песенка группы «Паранойя» грохотала у него в голове. «Рыцарь не поможет мне, – мелькнула молниеносная мысль, – и никто не поможет, я должен сделать все сам. Сам позаботиться (…о себе …) о тебе, бедняга… Да, и наказать этого гада, этого пророка в рваных штанах (…меня?.. ) за то, что он… все… завалил… Покаяние, наказание, очищение… И все хорошо… Летать… Мама, я… не хотел, я только… Вы должны понять, и вы… поймете…»

Неожиданно резко зазвонил телефон. Аллен дернулся назад, как разбуженный от сна, так что стукнулся затылком об оконную раму. («О Боже мой, я что, хотел покончить с собой?») Телефон все надрывался из прихожей. Четыре звонка. Шесть. Восемь. Кто может так настойчиво звонить в такую пустую квартиру?

Аллен неловко спрыгнул на пол, захлопнул за собой створки окна. Телефон звонил. Аллен взял трубку недоверчиво – будто она могла взорваться, подержал в руке, как змею, приложил к уху.

– Халло! Наконец-то. Я уж думала, тебя все-таки нет дома. Что ты там делал, вешался, что ли? Халло! Аллен! Ты меня слышишь?

– Кто говорит? – Голос Аллена почему-то оказался низким и хриплым, как у старого алкоголика.

– Это Мария.

– Какая Мария? – ошарашенно спросил Аллен. Он почему-то был уверен, что звонит Роберт, и даже женский голос из трубки не сразу поколебал эту уверенность.

– Ну я же, Мария Юлия. Из «Копья».

Теперь узнавание пришло с такой ясностью, что Аллен даже почти увидел ее – жену мастера ордена, – как она стоит в телефонной будке, переминаясь с ноги на ногу, и прижимает трубку к уху худеньким плечом.

– Да, я тебя слушаю.

– Послушай, нам нужно поговорить.

– О чем? – Слово «поговорить» отозвалось внутри тупой болью, так что он привалился лбом к прохладному зеркалу.

– О том… о чем на кругу говорили. О Святом… – Телефонные помехи унесли последнее слово, будто она говорила в бурю.

– Мария, – произнес Аллен, четко выговаривая слова, – я уже все сказал. Надо было раньше… Я больше не буду об этом говорить. Ни с кем.

– Я не могла раньше. – Неведомые бури в проводах носили ее голос, делая его то тише, то громче. – Мне есть что тебе сказать. Это важно. Я тебя прошу… Аллен, пожалуйста.

Аллен молчал в трубку. Не из надменности, нет, – он просто боялся второй раз за день разреветься.