Поход скорпионов

Смеркалось, когда мы добрались до башни. Сложенная из гигантских камней, она нависла над нами, почти такая же огромная, как сама гора, и вершина ее терялась в затянувших небо облаках. Невероятное зрелище, готов поклясться, никто из нас никогда не видел ничего подобного. Задрав головы, мы стояли на небольшой площадке, а вокруг выл и бесновался лютый ветер, норовя сбросить нас вниз. Он набросился на нас, едва мы ступили на площадку, и не утихал ни на мгновение, заставляя прилагать все силы, чтобы удерживаться на ногах. Бедняжку Лаиту он и вовсе сбросил бы в пропасть, не вцепись она мертвой хваткой в могучую руку Гиеагра.

– Какой страшный ветер! – прокричал Эписанф. – Мы не сможем здесь заночевать! Давайте спустимся ниже, а утром вернемся и войдем в башню!

– Старик дело говорит! – отозвался Глаз. – Если нас не сдует как пыль, так околеем за ночь. Холодина-то какая!

– Не выйдет! – теперь подал голос Бурдюк. – Последнюю ровную площадку мы прошли, когда солнце еще не коснулось гор. Мы не успеем спуститься к ней.

– Что ты мелешь? – озлился Глаз.

Однако продолжать не стал. Бурдюк был прав: место, где можно было переночевать, мы давно прошли, и чтобы добраться до него, предстояло спуститься по почти отвесной скале. В наступающей тьме это было равносильно самоубийству. Увы, как ни крути, все мы – и андронийцы, и варвары – дети городов. Больших ли, малых – неважно. Знай мы о горах хоть сотую долю того, что требуется, чтобы выжить в них, мы бы остановились еще несколько часов назад. А знай мы еще чуть больше, мы бы просто сюда не полезли.

– Так что будем делать? – крикнул Глаз, ветер почти заглушил его слова.

– Выход один, – ответил Гиеагр. – Идти в башню сейчас!

– Жить надоело??? – Подхватив слова Глаза, ветер унес их куда-то в бездну; я понял их смысл, скорее прочтя по губам, чем расслышав.

– Он прав! – Это Бурдюк, и его голос тоже терялся в вое и стонах урагана. – Нам туда! Вперед!

Превозмогая ветер, мы побрели к башне. Впереди, глубоко утопленный в мощные стены, могильным провалом чернел вход. Последний лучик солнца скрылся за вершинами и, заглатывая горы и зажигая в небе похоронные костры звезд, по нашим следам устремилась ночная мгла.

Едва мы ступили в чернильную темень входа, ветер стих.

– Он нас пригласил, и мы вошли, – невесело пошутил я.

– Надо бы развести огонь, – сказал Эписанф. – Темно, как в пещере.

Я скорее почувствовал, чем увидел, как проворная Лаита распахнула висящий на спине Бурдюка мешок. Защелкало огниво, заплясали искры – крошечные проблески жизни в пожравшей нас тьме. Трут затлел, потянуло дымком.

Тут я вспомнил, что запасся кое-чем в той деревушке за северными окраинами Джибея. Минута – и в руках у нас оказались факелы из просмоленной пакли, намотанной на хворостины.

Колеблющийся свет метнулся по стенам, выхватывая из тьмы призрачные формы…

– Боги! – выдохнула вдруг Лаита. Взвизгнули выхватываемые из ножен клинки. Я попятился и едва не рухнул, оступившись…

– Что это, философ? – прошептал Гиеагр.

Эписанф молчал, не в силах оторвать взгляд от того, что предстало перед нами.

Никогда не видел я ничего более жуткого. Впереди чернел коридор. Шириной в дюжину шагов и высотой в два человеческих роста, он тянулся вглубь башни неведомо насколько: хорошо, если света факелов хватало на два десятка шагов, а дальше простирался безбрежный всепоглощающий мрак. Он звал нас, манил, увещевал, обольщал. Он приглашал окунуться в его черное лоно, чтобы раствориться, исчезнуть в нем навсегда, примкнуть к сонму призраков, что коротают вечность где-то там, в утробе башни. Тянуло сыростью и затхлым смрадом давно истлевших тел, как будто из вскрытого грабителями древнего склепа.

Но вся эта жуть не шла ни в какое сравнение с тем, что мы увидели на стенах и потолке. В первый миг мне показалось, что в пляшущем свете факелов я различаю какие-то письмена. Покрывающие все доступное взгляду пространство, они глубоко врезались в камень, будто нанесенные острейшим резцом. Чуждые и абсолютно непонятные. Но стоило хоть на несколько мгновений задержать на них взгляд, как символы неведомого, давным-давно умершего языка вдруг преображались. Я не уверен, что выражаюсь достаточно точно, но эти знаки, эти письмена вдруг становились… понятными, что ли. Не чужими, касающимися непосредственно вас. Будто, если всматриваться чуть дольше, разрозненные на первый взгляд штрихи и точки сложатся в буквы, буквы – в слова, слова – во фразы. А фразы… Боги! От одного воспоминания дрожат пальцы, и стило отплясывает в них безумный танец. Они были отвратительны, эти фразы. Они несли угрозу, обещали расправу, сулили что-то ужасное, настолько мучительное и жуткое, что даже смерть в сравнении с этим – недостижимая светлая мечта. И вместе с тем они зачаровывали, притягивали взгляд, как покрытое кувшинками гнилое болото засасывали вас. Они были прекрасны в своей абсолютной кошмарности!..

– Не смотрите! – вскрикнула Лаита. – Не смотрите на них!

– Они шевелятся… – прохрипел Глаз. – Во имя всех демонов, почему они шевелятся?!

– Уходим отсюда! Живо! – скомандовал вдруг Эписанф.