Поход скорпионов

– ОИ-ОИ-ОИ!!! – подхватила одноглазая.

– Пора, – прошептал Гиеагр.

– Что?

– Как только они бросятся на нас, бежим к лесу.

– А они бросятся? – спросил я, отчаянно надеясь, что ничего такого не произойдет.

– Не сомневаюсь, – ответил Гиеагр.

Как будто в подтверждение его слов, одноглазая птица, расправив крылья, скакнула к нам. Она попыталась взлететь, но слепота сыграла с ней дурную шутку: не продержавшись в воздухе и секунды, птица дернулась, беспорядочно забила крыльями и рухнула на землю, едва не перевернувшись на спину. Из изуродованной глазницы с новой силой хлынула кровь.

– Клянусь, когда-нибудь я закажу памятник своей правой руке, – хохотнул Гиеагр. – Ах, жаль меч застрял в черепе этой твари.

Герой явно был не прочь еще похвастать своей удалью, но тут вступила в бой вторая птица. Огласив воздух пронзительным воплем, она бросилась на нас. Тварь бежала очень быстро, чуть боком, по-вороньи подпрыгивая и угрожающе щелкала клювом.

– К лесу! – заорал Гиеагр, увлекая меня за собой. – Живо, живо, живо!!!

И мы бросились к лесу.

Буквально через несколько секунд я осознал, что до деревьев, таких близких, что можно разглядеть узор коры на стволах, далеко, как до края света. Сама земля восстала против нас. Кусты, камни, коряги, вымоины как будто обрели цель – сбить нас с ног, дать ужасным тварям догнать нас.

Птицы преследовали по пятам, стремительно сокращая расстояние. Пусть они страдали от ран, пусть земля была не их стихией, огромные твари неизбежно должны были нас догнать.

И это случилось. На самом краю леса, когда я уже миновал первый ряд деревьев, над моей макушкой раздался оглушительный щелчок, а потом что-то с неимоверной силой потащило меня вверх! Мир закружился в зеленом вихре, затрещали ветки, на тело обрушился град хлестких ударов. Птица подбросила меня раз, другой – будто собиралась закинуть на небо. Когда в третий раз я оказался чуть не вровень с верхушками деревьев, одежда моя не выдержала, раздался короткий треск… Должно быть, я полетел как камень, выпущенный из катапульты.

Меня спас огромный дуб, приняв в свои раскидистые ветви. Впрочем, он же и пленил меня. Лохмотья, в которые превратилась моя одежда, зацепились за все, за что только было возможно… Меня как будто подвесили за них – так торговец куклами подвешивает свой товар на крючках, пропуская острия под кукольными одежками. Отчаянные попытки высвободиться оказались бесплодны и лишь вымотали меня, лишив сил. Я застрял, был почти обездвижен и вряд ли способен без посторонней помощи спуститься на землю.

Внизу же творилось что-то немыслимое. Упустив меня, птицы все свое внимание сосредоточили на Гиеагре.

Герой был великолепен. Вооружившись огромной суковатой палкой, он то вплотную подскакивал к чудовищам, дразня и яря их, то бросался прочь, уворачиваясь от смертоносных клювов, оглушительно щелкавших перед самым его лицом. Крошечная букашка, ополчившаяся на исполинов, он вел с ними коварную и рискованную игру. С каждым шагом, с каждым отскоком он заманивал их все глубже в лесную чащу, в непролазные дебри, туда, где деревья и кусты вставали сплошной стеной.

Какое-то время я еще различал тени, мечущиеся внизу, потом слышал шум битвы, быстро удаляющийся, а потом не стало и звука. Несколько минут я вслушивался в тишину, пытаясь уловить хоть малейшие отголоски сражения, но все безуспешно. Лес онемел.

Странная это была немота. Мертвая. Казалось, все вокруг погрузилось в небытие. Ни шороха. Ни дуновения. Лучи пылающего в небесах солнца, пробивавшиеся сквозь листву, были подобны колоннам, поддерживающим своды давно покинутого храма. Ни насекомых, резвящихся в столбах живительного света, ни даже обычной летом пляски мириад пылинок, что так радует взоры в погожий день. Ничего. Ни шороха. Ни дуновения.

Еще минута, и я понял, что эта неподвижность может свести с ума. В месте, подобном этому, нужно делать хоть что-то, что угодно, лишь бы не поддаваться царящему вокруг мертвенному покою. И я вновь вступил в схватку с ветвями дуба, пытаясь обрести свободу. Сражение получилось отчаянным, но коротким: очень скоро я вновь убедился, что мне не извернуться и не дотянуться ни до одной толстой ветки, за которую можно было бы ухватиться, чтобы, подтянувшись, попытаться разорвать лохмотья, удерживающие меня. Хуже того, я понял, что, если пробарахтаюсь еще хоть сколько-нибудь, моя несчастная туника не выдержит и окончательно расползется, и я с изрядной высоты рухну прямо на твердую каменистую землю.

Оставалось только одно: звать на помощь. Набрав в грудь побольше воздуха, я приложил руки ко рту и совсем уж собрался заорать что есть мочи, как вдруг слуха моего коснулся знакомый голос:

– Говорю тебе, Бурдюк, там такой треск стоял, что не иначе бык с коровой миловались.

– На дереве? Глаз, ты все-таки здорово приложился башкой.

– Это у тебя все соображение в брюхо ушло. Вон там, на той ветке что-то трепыхалось… Ага! Вон! Вон, висит!