Поход Суворова в 1799 г.

Дисциплина в войсках иностранных, как австрийских, так и французских, при всей своей системе равенства и свободы у последних, основана на одних правах и законах. Чрезмерно строгое взыскание употребляется в большой силе, иногда и несоразмерное преступлениям; но все сии наказания не иначе приводятся в исполнение, как по форме суда; частных же, подобных нашим, совсем нет в употреблении. Это происходит оттого, что иностранные войска составлены из людей свободных, а наши – из подданных; с первыми потребно иметь более осторожности, а наши терпеливы и безответны. Порядок и опрятность видны даже в самых военных действиях и, в особенности, в войсках австрийских, что походит более на педантство. В сражении против неприятеля потребны не пудра, не глянец на ремнях, не блеск метальных вещей, но мужество, отважность, стойкость. Да и самая их амуниция есть весьма затруднительная для воина, обращающегося в беспрерывных действиях, как-то: белого цвета мундиры, панталоны и все ремни вообще требуют великого сбережения от всякой нечистоты, дабы сохранить их в своих видах; почему случалось мне заметить, что они не столько заботятся о военных своих подвигах и славе, сколько о чистоте своей амуниции; ибо всякий почти раз на роздыхах упражняются в чищении оной мелом, равным образом и бессрочных вещей, от чего ружья у них, правду сказать, в великой исправности; но к сему надобно добавить и другую правду, что огнестрельное их оружие в доброте далеко превосходит наше, заготовляемое пополам со злоупотреблением; сверх сего, затрудняются они еще насчет своих голов и ног, ибо носят косы и всегда во всякое время под пудрою, как и мы, а ноги их стянуты до колена черными суконными щиблетами с пуговицами и в башмаках, как и наши, что для воина вовсе не удобно, особенно во время военных действий, где часто случается переходить ему топи, болота, реки, грязь, камни и тому подобное; ноги его всегда мокры, не так, как бы могли быть сбережены в свободных сапогах, и оттого подвергаются беспрерывным болезням, убылям, от замещения коих терпят все состояния государства и земля лишается рук, ее возделывающих, внутреннее богатство и сила оскудевают и прочее и прочее, подобно как и у нас. Одно спасение австрийцев в рассуждении сохранения целости их мундиров, есть серого сукна шинели до колена, которые они почти завсегда на себе имеют, кроме парадных маршей, тогда скатывают их во всю длину в трубки и перекидывают через плечо, и в сем случае они гораздо спокойнее и полезнее наших размашистых плащей, потому что шинель надевается в рукава, спереди застегивается пуговицами и перетягивается портупеею, и так далее надевается по-верхи оной патронная сума; небольшие каскеты, а частию и треугольные шляпы, как и у нас, украшают несчастные головы. Полки их различаются, как и у нас, разноцветными лацканами; но эта пестрота в войске и глазам, и хорошему вкусу, и устройству противна; еще, к счастию, что у них покрой мундиров одинаковый, а не как у нас, разнообразный. Что ж принадлежит до венгерских полков, составляющих немалую часть австрийского войска, то и они имеют те же самые мундиры, с тем только различием, что все вообще, как конница, так и пехота, имеют вместо белых пантало-нов голубого цвета гусарские чикчиры с выкладкою снурком, а вместо щиблет короткие, в обтяжку, полусапожки; равным образом и голов своих не пудрят, но волосы свои заплетают вместе с лавержетом в длинные косы и сзади закалывают гребенками и носят длинные виски, наподобие вьющихся локонов по обеим сторонам; на головах имеют кивера, а гренадерские их полки огромные медвежьи с шерстью каски, придающие им более мужества и важности, нежели наши сахарные головы. Венгерцы сами по себе есть люди прекраснейшие, рослые и стройные, каких только может произвести природа. О французской одежде не могу сказать ничего постоянного: она так разнообразна и пестра, как души их, которые весьма трудно объяснить. Что ж принадлежит до характера и тех и других, то, думаю, всякому известно, какая большая разница находится между немцем и французом, а как характер имеет непосредственное влияние и на действие духа, то по поводу сего могу утвердительно сказать, что ни те, ни другие не могут равняться в духе с нашими русскими воинами; ибо в них нет той уверенности или, лучше сказать, самонадеянности, той отважности, решимости и стойкости, коими россиянин заставляет удивляться себе. Относительно офицеров австрийских можно сказать, что они при весьма медлительном исполнении своей обязанности оказывали всегда более снисходительности к человечеству, нежели твердость своего характера, но снисходительности пристрастной и порочной; ибо чрезмерная их наклонность к корыстолюбию делала их более слабыми, упустительными, а потому и преступниками верности к своему отечеству: и вот главные их догматы добродетели и человеколюбия! О образованности их можно сказать то же, что Бог дал миру все пополам; между тем имеют они среди себя хороших тактиков и инженеров, но все пахнет от них флегматизмом и педантством. Таланты сии превосходны, отличительны; но они видны тогда, когда блестят на опыте. Образ жизни их одушевляется более праздностию и приметным занятием самих с собою и сварливостью, где не могут при том скрыться их гордость, тщеславие и низость душ. Главные их начальники или баричи, или дослужившиеся, или фавориты Двора и вельмож, а потому мало имеют познаний в военном искусстве, или оное бывает ослаблено временем, или педантизмом, или медлительною осторожностью, бываемою столько гибельною для подчиненных, или собственными своими видами. Будучи, впрочем, сыны одного отечества, питомцы одной матери-земли, их чувства и наклонности есть общие, частным же в них может почесться одна наружность. Сверх того, говоря о главных австрийских начальниках, надобно добавить и то, что они во всех своих военных действиях есть невольники так называемого придворного военного совета, имеющего непосредственную власть в распоряжениях оными. Совет сей состоит из старых избранных генералов, оставивших уже поприще своего отечественного служения, я не говорю: опытных, ибо значение сего слова требует многого. Сей-то совет, или Гофкригсрат, на случай военных действий назначает главнокомандующих и, сообразно положению дел своих против неприятелей, предписывает им планы расположения и действия их армии, так что главнокомандующий или какой отдельный начальник не вправе уже нарушить сии предписания, хотя бы неприятель тогда же переменил свою позицию и действия. В таком случае всякий начальник обязан относиться о том в совет и ожидать от него новых предписаний, коими бы мог руководствоваться. Такое стесненное положение военных начальников часто ввергало их и всю подведомственную им армию в величайшие опасности и влекло за собою гибельные последствия, что и видели мы неоднократно на самых опытах в первую их кампанию в Италии, когда великий гений Франции умел пользоваться как австрийскою медленностью, посредством своих быстрых движений, так и предписаниями венского военного совета, посредством золота. Тайна сия всем сделалась известною, с помощью которой сей блестящий метеор пролетал обширные владения своих врагов, совершал над ними неимоверные победы, брал тысячами в плен, стеснял их в одну точку и наконец давал законы в Вене, столице Германии, с императорского престола, доселе знаменитого своим могуществом, и император Рима, сложив с себя сие достоинство, учинился рабом наглого корсиканца. И может ли что быть безрассуднее упомянутых предположений военного совета, тогда как военные действия есть не иное что, как быстротекущая машина, действующая согласно направлениям неприятеля; одна минута ранее, одна минута позже определяет судьбу сражения, или поглощает тысячи невинных жертв, или спасает их. Не видели ли мы сему опыт над собою, когда с отважностью стремились мы овладеть неприступными укреплениями Нови и должны были отступать, потому что не приспело еще время поколебать твердую его позицию? Но когда сия решительная минута настала, тогда только совершился план нашего великого полководца и победители провозгласили: ура! Но обратимся к продолжению моих замечаний.