Поход в Страну Каоба

Вскоре раздался свисток вербовщиков, возвещавший подъем.

Селсо принялся перевязывать ногу грязным лоскутом, который он, должно быть, оторвал от своей рубашки. Он долго возился с повязкой, потому что хотел покрепче перевязать рану, чтобы не потерять лоскут в пути.

Как и все индейские крестьяне и батраки, Селсо был весьма мало чувствителен к физической боли. Даже если бы его ударили мачете в плечо или в голову и рана оказалась бы глубиной в пять сантиметров, а длиной в двадцать, он все же не счел бы себя больным и даже не вспомнил бы о враче. Впрочем, о враче Селсо нечего было и думать и не только в пути, но и в родном селении. Ведь до ближайшего врача оттуда надо было бы добираться два дня.

Селсо так тщательно перевязывал свою ногу не из боязни боли — он руководствовался опытом. Еще работая на кофейной плантации в Соконуско, он видел, как один пеон в результате неосторожного обращения с мачете нанес себе пустяковую рану, но засорил ее землей. На следующее утро парень уже не мог поднять голову, а через несколько часов умер. Селсо хотел перевязать свою рану так, чтобы в нее не попала земля и чтобы не растравить ее при ходьбе. Врача, конечно, не было не только при караване, но и на монтерии. Там каждый сам себе врач. Тот, кто погибал, только доказывал, что не имеет права на жизнь и что к тому же он мошенник, обманувший вербовщика или управляющего монтерией, выдавшего ему аванс.

Когда раздался сигнал, индейцы поднялись и пошли по тропе. Тронулась наконец и последняя группа пеонов, но Селсо еще не кончил возиться с повязкой.

В арьергарде колонны, погоняя тех, кто плелся в хвосте, и следя, чтобы никто не убежал, скакал, как обычно, Эль Сорро — Лис. Такова была презрительная кличка одного из тех двух койотов, которые преследовали Селсо в Хукуцине, чтобы заработать на нем по пять песо. Прозвище второго было Эль Камарон — Хапуга. Почему их так прозвали, было неясно. Должно быть, прозвища эти оба агента получили еще в юности. Теперь уже никто, даже их хозяева-энганчадоры дон Рамон и дон Габриэль, не знал ни их настоящих имен, ни откуда они родом, ни из какой тюрьмы они бежали.

Эль Сорро сел на свою лошадь и отъехал сначала немного назад, чтобы посмотреть, не сбежал ли кто из индейцев, а затем галопом поскакал вперед, догоняя замыкающую группу, — надо было подхлестнуть их как следует. Тут он увидел Селсо, который все еще сидел на камне и пробовал, может ли он ходить и даже бежать, не сдвигая повязки.

— Эй ты, чамула, старый мул! — крикнул Эль Сорро, обращаясь к Селсо. — Ты что это, спать здесь расположился? А ну, пошевеливайся! Команда небось уже дошла до монтерии.

И, так как Селсо не сразу вскочил на ноги, а Эль Сорро уже успел невзлюбить его за то, что он вечно огрызался, койот решил лишний раз показать ему, кто здесь командует, — он несколько раз сильно ударил Селсо плетью по лицу.

— Вот тебе, чамула! — приговаривал Эль Сорро. — Вот тебе!

Селсо взвалил свой тюк на спину и, подойдя вплотную к лошади Эль Сорро, сказал:

— Этих ударов мне как раз не хватало для полного счета, негодяй! Квитанцию сможешь получить нынче вечером у пречистой девы.

Селсо сказал это по-индейски, на языке тселталов.

Эль Сорро знал лишь несколько слов по-индейски. Но он понял слово «негодяй» и догадался, что Селсо не сказал ему ничего лестного.

— Ты у меня еще поплатишься за «негодяя», не сомневайся! — закричал он в ответ. — Дай только добраться до монтерии. Придет мой черед орудовать плеткой в фиесту, тогда я начну с тебя. И уж поверь, сил не пожалею, отделаю как надо! Я давно тебя заприметил — больно ты дерзок, да и других баламутишь. Подожди, я возьмусь за вас обоих — за тебя и за твоего дружка-возчика!

— Если только доберешься до монтерии, пес паршивый! — ответил Селсо.

Он по-прежнему шел следом за лошадью погонщика. Эль Сорро орал на Селсо и все время оборачивался назад, чтобы Селсо услышал его угрозы. Кроме того, ему хотелось насладиться испуганным и гневным выражением лица индейца. Поэтому Эль Сорро не смотрел, куда едет, и лошадь его споткнулась о корень. Во время долгих походов по степям и девственному лесу лошади привыкают слушать слова всадника. Они вертят ушами во все стороны и даже нередко поворачивают голову набок, стараясь понять, не к ним ли обращена речь хозяина, не содержится ли в ней команда, которую они должны выполнить, да побыстрей, иначе им грозит хлыст. Иногда всаднику приходится скакать целыми днями в полном одиночестве, и он, как и все одинокие люди, разговаривающие даже со своей собакой, постепенно привыкает вести беседы с лошадью. И беседует он с ней не только во время пути, но даже на отдыхе у костра. Лошадь тоже томится без общества, и через некоторое время она начинает слушать так же внимательно и понимает хозяина так же хорошо, как собака.

Итак, лошадь Эль Сорро больше прислушивалась к его словам, чем смотрела, куда нужно ступать, — она ждала команды.