Походный барабан

Если мертвые живут лишь в памяти тех, кого оставили на земле, то, значит, она не умрет, пока я жив. Мне не довелось увидеть, как она умирала, и я благодарен судьбе за это. Для меня она все ещё жива, только очень далека…

Мы идем воевать. Что из того, что эта война незначительна? Разве в малой войне клинок не так остер? Или стрела не так смертоносна? Мой клинок в эту ночь отомстит не только за мою мать, но и за учителя-араба, и за всех прочих, кого лишил жизни Турнеминь.

Я не благородный человек. Я по-настоящему и не особенно храбрый человек. Я сражаюсь, потому что меч — это мое ремесло, а другого у меня нет. Может быть, сражаюсь от ярости, зарождающейся, когда на меня нападают. Мои побуждения часто бывают мельче, чем следовало бы. Боюсь, что иногда хитрю и потворствую своим низменным чувствам; однако в эту ночь, говорил я себе, мой клинок прольет кровь за доброе дело.

Есть ли у меня иной выход? Я — человек без земли; нет ничего унизительнее, нет никого уязвимее. Такой человек поневоле прибивается к какому-нибудь замку, служит высокопоставленному господину, и без могучего сюзерена он — ничто. Но мы, смельчаки-купцы, мы — первые из людей новой породы, мы создаем новый вид богатства…

Мы остановили коней, слегка подрагивая от озноба, потому что ночь была влажная и холодная, и уставились вверх, на стены, — ох и высоки же они были! Вернулся Гвидо, ездивший к главным воротам.

— Турнеминь здесь. Они вернулись раньше нас.

— Ну что ж, так даже лучше. Продолжаем по плану.

Отряд двинулся дальше, локоть к локтю, без звука, без шепота. Я взглянул на Иоганнеса с копьем. То, что казалось раньше таким простым, стало вдруг серьезным и опасным делом, ибо стена была высокой, и глаз едва различал контуры зубцов наверху.

Иоганнес соскользнул с седла, и мы аккуратно разложили веревку. Он держал дротик, пристально глядя на стену, а потом вдруг сделал несколько быстрых шагов, разбегаясь, и сильно метнул его высоко в темное небо.

Мы ждали, затаив дыхание, но сверху не доносилось ни звука. Иоганнес взялся за веревку и начал выбирать её, пока она не натянулась. Копье опустилось за стеной и теперь легло поперек амбразуры; это была удача, потому что оно могло повернуться вдоль и выскользнуть между зубцами.

Маленький Петер Гильдерштерн опоясался надежным канатом; затем, перехватывая веревку руками, стал подниматься, как бы шагая по стене. Из крепости по-прежнему не доносилось ни звука. Не ждут ли они нас там с обнаженными мечами?

Петер исчез во тьме, окутавшей верх стены, и вдруг веревка повисла свободно, а канат задергался — он подавал сигнал. Я быстро полез вверх, перехватываясь руками, — мои акробатические упражнения не пропали даром.

Почти у самой амбразуры я услышал сдавленный вздох, а потом мимо меня пролетело тело. Забираясь в проем, я мельком заметил, что Петер лежит ничком, не знаю, убитый или раненый, но разобраться не успел — в мою сторону бежали по стене с полдюжины вооруженных людей.

Теперь уже не было смысла таиться. Я издал свирепый клич: «За Кербушара!» — и рванулся навстречу.

Этот неожиданный, устрашающий вопль ошеломил приспешников Турнеминя и вынудил замереть на месте. Так испуг, вызванный внезапностью, спас мне жизнь.

Я стоял рядом с Петером, ближе, чем они ожидали. Мой клинок метнулся вперед и скрестился с поднятым мечом. Я ввязался в отчаянный бой сразу с тремя ближайшими ко мне противниками, но дорожка на стене была узка, и меня не могли атаковать все одновременно.

Позади них и у потайной калитки, открывавшей доступ в замковый двор, раздались крики и лязг клинков. Люди, противостоящие мне, снова дрогнули, я сделал выпад с отводом клинка и поразил ближайшего противника в горло над железным нагрудником.

Он упал на колени, мешая тем, кто стоял за ним. Я снова закричал: «За Кербушара!» Это был старый боевой клич воинов отца, наводивший страх на его недругов. Похоже, и на моих противников он подействовал. Я перепрыгнул через раненого и двинулся вперед, делая выпады и рубя наотмашь. А потом мне на подмогу пришел Иоганнес. Он метнул на стоявших передо мной большую петлю из каната и резко дернул, затягивая её. Один из противников упал, а второй, чью руку прижало веревкой, не смог поднять клинок, чтобы отбить мой выпад.

Теперь наши люди толпой хлынули на стену, и я услышал, как во дворе заскрипели, открываясь, главные ворота. Вспыхнуло пламя, и кто-то бросил в костер охапку хвороста.

А позади других защитников стоял мой враг, и свет костра плясал на его отмеченном шрамом лице.

Турнеминь стоял в дверях цитадели, выкатив глаза так, словно не мог поверить, что это дворе его замка идет сражение. В одной руке у него был стакан, в другой бутылка.

— За Кербуша-а-ара!

Я сбежал по лестнице, Турнеминь отскочил назад и попытался закрыть дверь. Но я ударил в неё плечом, и он свалился на спину. Я последовал за ним через порог — и наконец оказался лицом к лицу с моим кровным врагом.

— Ты — не он, — пробормотал он, — ты не Кербушар…

— Я Кербушар, и ты носишь на лице мою метку!

Его пальцы дернулись к шраму, а потом, метнувшись книзу, сжали рукоять меча.