Походный барабан

— Принц Ахмед, говоришь ты? И Азиза? — У Синана изменилось выражение лица, глаза стали внезапно холодными и внимательными. Он взглянул на Махмуда, потом опять на меня. — Я слышал эти имена.

Махмуд был смертельно бледен. Со всем доступным мне искусством я топил его корабль, — но пользовался для этого лишь правдой. Махмуд мог добиться моей смерти, но теперь ему приходилось беспокоиться прежде о своей собственной жизни.

— Я полагаю, — заметил Синан, — что принц Ахмед должен был вознаградить за такую услугу…

— Он так и сделал, о великолепный. Он дал Махмуду высокий пост рядом с собой.

— А-а… — Синан барабанил пальцами по колену.

То, что я сказал, могло насторожить его в отношении к Махмуду, могло даже уничтожить Махмуда, но оставалась ещё неясность в отношении моей собственной безопасности, а я чувствовал, что разговор подходит к концу.

— О светлейший, тебя считают одним из величайших знатоков алхимии. Я надеялся поучиться, сев у ног твоих, и… — я помолчал ровно столько, сколько следовало, — и обменяться мыслями. У меня было несколько поистине любопытных открытий, причем такого рода, которые могли бы заинтересовать тебя.

Он встал и оказался выше, чем я думал. Кроме того, Синан находился на две ступеньки выше нас — в стратегическом смысле выгодное положение, ибо мы должны были смотреть на него снизу вверх.

У этого человека все рассчитано, подумал я. Он всегда держится так, чтобы занять господствующее положение. Это может быть ерундой, но в умелых руках и ерунда оказывается изощренной и действенной.

— Ты возвратишься в свои покои, Кербушар, и я пришлю тебе некоторые книги из моей библиотеки. А позднее ты сможешь посетить место, где я произвожу опыты.

Он жестом отпустил нас, мы повернулись и двинулись к выходу.

Мы уже достигли двери, когда Синан заговорил снова:

— Аль-Завила, ты отвечаешь за присутствие здесь Кербушара.

Махмуд ничего не сказал, пока мы не оказались за дверью. Он был все ещё бледен, но уже овладел собой.

— Ты считаешь, что нанес мне поражение… Однако знай: однажды войдя в эти стены, выйти отсюда может только один из нас, только исмаилит, и уж я позабочусь о том, чтобы, если ты будешь выходить, то не тем же человеком, каким вошел сюда.

Он говорил по-арабски, очевидно, зная, что стражники его не поймут. Они были персы из Дайлама.

— Он не будет действовать против меня, а если попробует, то мы ещё посмотрим, кто здесь хозяин… — Махмуд усмехнулся. — Нет, я не буду подвергать тебя пыткам… пока. Первым делом пациент, которого ты должен осмотреть.

Всего через несколько минут у моих дверей появился раб с книгой. Это был «Айеннамаг» — та самая книга, о которой я спрашивал Масуд-хана в Табризе. Что это, совпадение? Или у владетеля Аламута такие длинные уши? Несомненно, Масуд-хан — его человек. Но такая незначительная подробность? На меня это произвело впечатление.

«Айеннамаг» — книга, написанная или составленная из готовых текстов во времена, когда Персией правили Сасаниды; Ибн аль-Мукаффа перевел её на арабский язык. Это собрание исторических сведений, придворных летописей, правительственных распоряжений и законов, содержащее также рассмотрение стратегии на войне и в политике, а заодно — мысли о стрельбе из лука и о предсказаниях.

И все же, как ни интересна была книга, я не мог сосредоточить внимание на ней.

Я беспокойно расхаживал по комнате. Мне не удалось ни на шаг приблизиться к открытию местонахождения отца, а подкуп не принес бы здесь успеха.

По дороге от моей комнаты до покоев Синана мне удалось кое-что приметить. От верхнего края моего окна до крыши было не более четырех футов, а окно было узкое и высокое. Человек мог бы — именно мог бы, — встать на карниз окна и, держась за внутренний край его одной рукой, другой дотянуться до края крыши и ухватиться за него.

Этому человеку пришлось бы проделать все так, чтобы его не заметили, и с риском свалиться на вымощенный камнем двор. И, конечно, могло оказаться, что он не дотянется до края крыши — или дотянется, но не сможет подтянуться.

Очевидно, по соображениям обороны эта крыша наверняка как-то сообщается с другими крышами и со стенами.

Подо мной, в замке Аламут, шла борьба за власть, в которой я не участвовал, но от исхода её вполне могла зависеть моя жизнь. Кроме того, я не решался предпринять ничего, не выяснив вначале, где мой отец. А пока что не видно было ни одного раба — и ни одной женщины.

Похоже, что крепость населяют одни мужчины, и если отец мой находится здесь, то, будучи рабом, должен выполнять какую-то работу.

А если они пытали его? Не сломлен ли его дух?

Дух сильного человека сломить непросто, однако человек должен обладать не только телесной, но внутренней силой, твердо верить в свои убеждения и в самого себя.

Хотя отец часто и подолгу бывал в море, образ и пример его всегда стоял передо мной, а мать с ранней моей юности учила меня брать на себя ответственность. Нет такого чудесного изменения, в результате которого мальчик превращается в мужчину. Он становится мужчиной, ведя жизнь мужчины, действуя, как мужчина.