Походы викингов

По прошествии года убийца мог возвратиться в херад, в сопровождении поселян округа, свободно и безопасно ехать на тинг и предложить оскорбленному денежное возмездие за убийство; если оно не было принято, он на другой год повторял то же предложение и поступал так три раза в три года. Впрочем, пока оскорбленный отказывался принять виру, убийца находился вне закона, был небезопасен,[298] не имел другого убежища, кроме пустыни и леса.[299] Это изгнание само по себе было не столько наказанием, сколько спасением для убийцы, чтобы в хераде он не попался в руки врагов и его кровь не подала нового повода мести и продолжению вражды. Это, вероятно, было также поводом предписания готландских законов, чтобы ближние родственники бежали с убийцей: если уходил он один, мщение обращалось на его родню. Еще в XIII столетии Дакон Хаконсон, король Норвежский, строго запрещал «беззаконие, долго гнездившееся в стране; если кого-нибудь убивали, то родные убитого брали лучшего из рода убийцы, хоть преступление совершено было без его ведома, желания, пособия. У многих из-за того погибло много родни. Мы, — прибавляет он, — причисляем это к уголовным преступлениям, и всякий, кто станет вперед мстить мимо убийцы кому-нибудь другому за родную кровь, лишается имения и безопасности». Такое же запрещение встречаем и в других законах. «Никто не может мстить другим, а не тем самым людям, которые совершили убийство, в nротивном случае нарушается королевский мир». Но прежде, нежели могли законно ограничить мстительные и семейные войны, в такой мере, что только настоящий убийца был предметом мести, в прежнее время единственное пособие закона состояло только в том, что он как бы в изгнание удалял близких родных убийцы, с целью обезопасить их от первой, сильной вспышки мщения. Так, мать Льотана говорила своему сыну, Хрольву, смертельно ранившему исландского старшину, Ингемунда: «Мой совет, чтобы ты поскорее бежал: пока убийство в свежей памяти, жажда мести сильнее».[300]

Чрез это, с одной стороны, удаляли все поводы к мести, когда же, в долгий промежуток времени, раздражение успокаивалось, неоднократными предложениями денег хотели расположить обиженных к. миролюбивой сделке; с другой стороны, долгой опалой, удалением от родного крова и скитанием в лесах и пустынях понуждали убийцу, в случае его упрямства, хлопотать у наследников убитого примирении и денежной сделке для оправдания его вины, потому что «убийца не живет в мире», говорят древние законы, пока не просит за него обвинитель или законный наследник (убитого).

Самое трудное препятствие к миролюбивой сделке какое должны были одолевать законы, встречалось в благородных чувствах и гордости скандинавов, считавших бесчестием брать деньги за родную кровь с вооруженного человека; кроме того, не одно убийство само по себе было близко сердцу наследников и семейству убитою; для них чрезвычайно важно было, что семейная честь страдала от этого преступления. В саге об Олафе, сыне Трюггви, Эйнар Тамбаскельфер, когда Халлъдор Снорресон убил его родственника, Кале, говорит: «Братья Кале ждут от меня чести, чтобы я завел дело о пене за убийство: для меня неприлично брать деньги за родного, будто за собаку; если отомщу за это, как следует, другие поудержатся делать такие преступления».

Уважая это чувство, закон объявлял чистым от бесчестия (oskamder) всякого, кто принимал виру, хотя бы это было по первому предложению: сверх того, для полного сохранения чести обиженного, преступник с 12 родичами должен был клясться при его противниках, что он сам в подобном случае удовлетворился бы, если б был на их месте.

Денежные пени были частью наследственные, частью семейные; первые (arfvebot) платил сам убийца ближайшему родственнику; но семейные (attarbot) собирались по некоторой раскладке с родных убийцы отцовской и материнской стороны и таким же образом разделялись между семейством убитого.