Похорони Меня Ложью

Я почти срываюсь и говорю ему, что не хочу этого делать. Что мне нужно, чтобы он был со мной, но он прав. Мне нужно перестать думать, смириться со своими страхами и войти в дом, в который я не входила уже девять лет. Баз тянется через центральную консоль и сжимает мою руку в своей, будто знает, что я нуждаюсь в поддержке. Судорожно вздохнув, я киваю, в основном самой себе, и выхожу. Сокращаю расстояние от машины до дома, и с каждым шагом мое сердце колотится все сильнее. Каждый шаг ощущается, словно призраки из моего прошлого тянутся из-под земли, как виноградные лозы, обвивая ноги и пытаясь удержать меня. Я слышу, как кровь бурлит в венах. Пульс стучит в ушах, и он такой громкий, что оглушает. Я застываю на пороге. Знаю, что должна постучаться, позвонить в дверь, что-то сделать, но не могу заставить свое тело двигаться.

Я так много хочу сказать своим родителям. Хочется кричать, брыкаться и орать, но я не могу сделать ничего из этого. Мне нужно успокоиться, иначе сегодняшний день не пойдет на пользу. Они всегда будут рассматривать меня как дочь, которая нуждается в помощи. Как уменьшенная версия Мэдисон.

Набравшись смелости, я звоню в дверь, и мой желудок сжимается, в ожидании. Заложив руки за спину, я кручу большие пальцы в нервном тике, который я отказываюсь показывать им и, вероятно, использую против меня. В ту секунду, когда я слышу тяжелые шаги по другую сторону двери, меня тошнит. Я хочу развернуться и забыть обо всем этом плане. Мне не нужны ответы. Кого волнует, был ли у Мэдисон ребенок? Кого волнует, что этот ребенок на самом деле Ава? Кого, черт возьми, волнует, что я неосознанно удочерила этого ребенка и люблю ее как свою собственную?

Приняв решение, я поворачиваюсь и торопливо спускаюсь по ступенькам крыльца. Я беспомощно смотрю на База в машине. Не могу разглядеть выражение его лица, но, скорее всего, это опровержение. Я совершаю ошибку. Теперь я это знаю. Мне не нужно, чтобы они мне что-то говорили. В нескольких метрах от меня сидят два самых важных человека в моей жизни. Не имеет значения, что скажут мне родители.

Я как раз прохожу последнюю ступеньку, когда открывается входная дверь, и я слышу грубый голос отца.

— Мак?

Сердце болезненно сжимается, а грудь разрывается. Я замираю спиной к нему, не в силах пошевелиться. Чувствую надвигающуюся панику, яростный подъем и падение груди, когда она работает, чтобы приспособиться к тяжелому дыханию. Мое тело дрожит, руки неудержимо трясутся. Я закрываю глаза и делаю глубокий вдох. За эти несколько секунд я набираюсь смелости, чтобы встретиться лицом к лицу с родителями. После всего, что они сделали, после всего, что они скрыли от меня, я собираюсь пойти туда, высоко поднять голову и выяснить, что на самом деле произошло тем летом.

Я медленно поворачиваюсь к отцу. Он выглядит старше, чем когда я увидела его в последний раз. Похоже, чувство вины за то, что он отправил свою последнюю живую дочь в психиатрическую больницу, действительно повлияло на него. Макушка у него лысеет, а боковые волосы теперь почти все седые. Его лицо лишено цвета, морщины гораздо глубже, чем были всего несколько месяцев назад. Он плохо выглядит. Это совершенно очевидно.

— Марк, — я киваю в знак приветствия, сохраняя свой голос на удивление ровным.

Если бы я не была внимательна, и если бы не знала своего отца так, как знаю, я бы не заметила, как он вздрогнул. Нет большего позора для родителя, чем лишение титула «папа» или «мама», а я лишила Марка и Монику и того, и другого.

Я прочищаю горло, расправляя плечи.

— Моника здесь? Я хотела поговорить с вами, ребята.

Он потирает затылок, в его глазах появляется страдание, когда он смотрит на меня сверху вниз.

— Да, она здесь. Входи.

Он открывает дверь пошире, приглашая меня, а затем бросает взгляд на машину. Его брови опускаются, вероятно, заметив тела, сидящие внутри, но он не комментирует это.

Внутри меня сначала поражает запах. Это запах моего детства. Запах моей матери, ее свечей янки и средства для мытья деревянных полов, которым она часто пользуется, но это новый аромат. Аромат печали. Не той печали, с которой мы росли. Он совсем другой. Он еще более одинокий. Я иду за папой на кухню и стараюсь не смотреть по сторонам. Это не веселая прогулка по дорожке памяти. Это ради бизнеса. Это делается для получения ответов.

Ненавижу, когда мы входим на кухню, и я спотыкаюсь при виде матери. Она сидит за столом и выглядит совсем измученной. Если я думала, что мой отец плохо выглядит, Моника его победила. Мой отец прочищает горло, привлекая ее внимание, и когда ее взгляд падает на меня, ее глаза расширяются. Краска отходит от ее лица, и она внезапно отталкивается от стола, обходя его так быстро, что у меня нет времени обдумать, что она сделает дальше.