Похороны Мойше Дорфера. Убийство на бульваре Бен-Маймон или письма из розовой папки

Пыль; вся сцена прикрыта тонко-пыльной завесой. Сквозь дырки в завесе, очень рельефно и контрастно, как на переводной картинке, проявляются иногда действующие лица и видны второстепенные детали сцены.

В действии участвуют: мертвый Мойше, скорбящая Люба, сын Мойше, сочувствующий хор, гермафродитка, оркестр.

Хор: реагирует; в руках — скорбные и восторженные маски. Гермафродитка: плачет и повторяет «милый, милый», завидев ее, хор фыркает и отворачивается.

Оркестр: временами рявкает Шопена.

Действие начинается; хор надевает восторженные маски и обступает своего хорега. Хорег рассказывает, как ему удалось добиться у властей разрешения поместить в этом здании гроб с телом Мойше. Слов хорега почти не слышно, хор повторяет заключительные слова патетических периодов: «Сейчас привезут!» Когда хор произносит это в третий раз, въезжает грузовик. Гроб сгружают, как очень тяжелый ящик; судорожными движениями хор старается помочь грузчикам.

Хор расступается, и по ступенькам поднимаются грузчики с гробом.

Хор втягивается в здание.

Через полторы секунды оркестр рявкает Шопена.

Вновь появляется хор.

Входит пьяный Ицик, присоединяется к хору.

Тихонько, боком пробирается плачущая, пьяная гермафродитка и входит в здание; она в женском платье.

Входят Люба и сын Мойше. Хор поворачивает к ним скорбящие маски. Рявкает оркестр, и потому неслышно, что хорег говорит Любе. Он берет Любу под руку и уходит с ней в здание.

Антракт; хор распадается на группы, сквозь дырки в пыльной завесе видно, что группы, зажав маски подмышкой, спокойно обсуждают свои насущно-личные дела, курят и так далее.

Все предыдущее действие занимает немного времени; основное время зрителей уходит на разглядывание хористов, монотонно перемещающихся по сцене. Когда антракт на сцене заканчивается, выносят и укладывают гроб в автокатафалк.

Входят Люба с сыном, хорег, оркестр; некоторые хористы, составл <ющие фон внутри здания.

Катафалк трогается; хор, составив «шествие», медленно следует за катафалком.

Некоторое время сцена пуста.

Сторож помпезного здания выводит заплаканную до обморока гермафродитку. Сморкаясь, она садится на ступеньки. Вытирает лицо платком и судорожно стонет: «милый, милый». Сторож запирает дверь и уходит. Гермафродитка рыдает, потом шатаясь уходит. Пыль плотно закрывает здание помпезно-классического стиля.

Кулисы задвигаются за кулисы. На сцене пыльная улица и траурное шествие.

— Снилось мне, что я иду по красной дороге под жарким солнцем: я ищу Храм.

— А найдешь торжище… И Храм ли ты ищешь? Может быть, тебе просто скучно?

— Да, мне скучно: ты часто повторяешь «может быть». Ты всегда не уверен.

— Почему мы не знаем, правильны ли наши поступки? И мысли верны ли?

— Как будто в мареве миазмов, гнилых испарений…

— …очертания размыты, и нет граней…

— Почему это?

— Наверно, от почвы…

— Снова «наверно»! Еще раз «может быть»!

— Откуда я могу знать! Я не жил иначе…

— Брал сегодня репортаж из загса. Спрашиваю, между прочим: «А что, еврейские имена дают детям?» «Редко, говорит, а когда хотят дать, мы отговариваем. Все равно придет какой-нибудь Самуил менять имя на Сергей. Зачем же, говорит, давать еврейские имена, если есть хорошие русские: Сергей, Николай, Георгий, или женские вот: Лида, Галя, Нина? У нас, говорит, списочек есть хороших русских имен». Дура!

— Дура? Она-то дура…

— Что сказал Мойше перед смертью?

— Он умер без сознания…

— Мне звонили из управления культуры. Просят поехать в Биджан. Там готовится смотр областной самодеятельности, нужна вывеска на идиш для клуба.

— Раз нужно — поезжай!

— Не поеду. Пошли они!.. Не уверен, что мне это нужно…

— Слыхали? На улице Димитрова убили старуху Блюмкину. Девять ударов молотком — вся искромсана! Они еще и изнасиловали ее!

— Боже мой! За что?

— Петр Семеныч, лейтенант, говорит, что это провокация сионистов. Вместе с милицией делом занимается следователь КГБ.

— От них всего можно ожидать!

— От кого?

— От сионистов, конечно.

— Вы с ума сошли! Откуда у нас сионисты?

— Не знаю откуда, но раз милиция и КГБ…

— Среди досрочно освобожденных надо искать, среди уголовников!

— А вы пойдите, скажите — где надо искать, если так все знаете.

— Гершков, вы — сумасшедший!