Похороны Мойше Дорфера. Убийство на бульваре Бен-Маймон или письма из розовой папки

Возвращаясь к костру, Хаим вообразил, как он идет по университетскому двору после лекций. Он приятно устал. Студенты любят его не только за знания, но и за присущее ему тонкое остроумие, сдобренное цитатами из Талмуда, который он знает наизусть, несмотря на любовь к славистике. Чашка кофе и деловой разговор с коллегой в мягких креслах «Бейт-Бельгия», обед дома с женой и детьми, послеобеденный отдых, чай. Дети уложены спать, и они с женой, на которую оглядываются встречные мужчины, отправляются в театр или в концерт или просто посидеть с друзьями в кафе. Гуляют в городской толпе среди голосов, шума машин, света. Возвращаются домой: «Я так устала, милый! Но как хорошо нам вместе!» Заглядывают в детскую, целуют детей. «Хочешь чаю, родной?»…

«И это тоже хорошо…» — подумал Хаим.

— Подождите, Хаим, подождите! — закричал Рагинский. — Я не могу поставить здесь точку! То есть точка здесь полагается только по соображениям грамматическим… Я хотел сказать, по грамматическим правилам… Но закончить главу этой точкой я не могу!.. Хаим, Хаим, вы меня извините, но я вынужден сказать вам… Ничего не поделаешь… Хаим, вы мечтаете пошло! Вот… Я сказал. Вот. Я еще раньше хотел вам это сказать, но понадеялся, что во второй раз вы помечтаете как-то иначе. Но вам не удалось. И я сказал… Можете обижаться, как хотите… И еще я вам скажу, раз уж у нас получается разговор. Хаим, я ведь вас знаю еще по России, с тех времен, когда вас звали Алеша. Ведь это ваше крещеное имя — Алексей?

— Вы хотите меня шантажировать? — засмеялся Хаим.

— Нет-нет, — заторопился Рагинский, — вы меня не поняли… Я видел вас у братьев Ивановых… Помните, как они на шаланде зарабатывали себе летом на спокойную жизнь зимой?.. Я тоже вспоминаю их с удовольствием. Да-да, не улыбайтесь! Нечего вам улыбаться! И я встречал вас у Саши Сорокина. И еще в разных местах. Вы там говорили о христианстве, усмехались по поводу заскорузлого талмудизма иудеев. Вы ходили к Кузнецову изучать способы медитации. Вы пели дуэтом с этим паскудством, прыщавым Гариком… как его?… такой имманентный прыщ… Жук? Бук? Пук?… Забыл. Не важно! Вы знаете, о ком я говорю.

— Знаю, — улыбнулся Хаим. — Не затрудняйтесь. Ну так что?

— Что значит — «что»? — изумился Рагинский.

— Послушайте, писатель! — приосанился Хаим. — Надо все-таки читать что-нибудь. А вы все пишете, пишете…

— Не понимаю.

— Тут и понимать нечего. Читать нужно. Причем по-русски.

— Что читать, черт побери?

— Ну, журналы, книги. Там все объясняется. Пути страданий русских интеллигентов, еврейского в том числе происхождения. Их искания, их желание заполнить духовный вакуум, найти истину, прийти к Богу и так далее… Вам ведь хочется обвинить меня в духовном блуде, не правда ли?

— Вы вот и буддистом были таким же истовым. Только что букашек с дороги не сметали! И христианином тоже!

— А что — «тоже»? Это были мои, подчеркните это, — и Рагинский покорно подчеркнул, — мои пути, мои искания, подчеркните еще раз, мои заблуждения. Искренние причем.

— Подчеркнуть? — спросил Рагинский.

— Не нужно… А теперь я живу в своей стране, со своим народом. И вера у нас одна. Я знаю твердо, что я нашел то, что искал.

— Нашли?

— Нашел. И я хочу родить здесь детей и постараюсь, чтобы им не пришлось повторить мой мучительный путь. Теперь по поводу пошлой мечты… Милый вы мой, человек должен жить. Понимаете?… Жить! Я не хочу мечтать о покорении иных высот. Я хочу жить высоко.

— В горах, что ли?

— Не ерничайте, Рагинский… Я хочу жить спокойно, удобно, счастливо, растить детей, совершенствоваться в своей науке, дружить с приятными и нескучными людьми, ну и так далее.

— Зачем же?

— Чтобы жить. Это и есть жизнь: жить, как все люди, и верить в Бога, и исполнять в меру своих сил Его заветы. Он этого хочет.

— Вы уверены?

— Да, уверен.

— Там, в России, вы были интереснее, Хаим. Забавнее, что ли. В вас жило что-то. Вы трепетали! И я так на вас надеялся…

— Там я был порочнее. И я шел. И пришел.

— И вот вы стоите.

— Я живу.

— Хаим, идите к черту! Уходите!

— А это зависит от вас, — улыбнулся Хаим. — Уйти?

— Пока — да.

— Так я пойду. Меня зовут.

— Идите, идите.

— Можете теперь поставить точку.

— Да, теперь могу, — сказал Рагинский и закончил восемнадцатую главу.

Глава о микве, снова о шашлыках, об отвергнутой любви и о самоидентификации

Зарицкий и Нюма взбирались в гору по тропинке. Нюма отстал и остановился, а Зарицкий подошел к Вере.

— Бат-Галим! — сказал он и поклонился мушкетерским поклоном, поведя рукой перед коленом. Вера засмеялась. Зарицкий говорил когда-то, что из всех ивритских слов запомнил только «Бат-Галим», название ульпана в Хайфе, где он жил.

— Такие дела… — сказал Зарицкий, потирая запястье и глядя в землю.

— Какие дела? — спросила Вера, помолчав немного. Нюма наблюдал за ними обоими.