Похоть

Галатея Тэйтон почти не слушала, временами посматривала за окно, туда, где вдали светились неоном витрины магазинов, и, казалось, была погружена в какие-то свои мысли. Стивен тоже взглянул в окно. Когда они въезжали в деревушку, он заметил следы раскопок и остатки зданий архаической эпохи, что-то вроде булевтерия, а большая постройка на севере могла быть помещением для совещаний. Вдали виднелось скопление античных и византийских руин, рассеянных среди приморских оливковых рощ ниже горной гряды. Сарианиди по дороге как-то назвал их, но Хэмилтон наблюдал за Галатеей и не запомнил. У подножия холма темнел сохранившийся мраморный римский саркофаг, украшенный барельефами, а рядом с ним, неподалёку от Священной дороги, которая вела от древнего города к храму Аполлона, лежали комплекс римских гробниц, руины порта древнего города и кладбища. Стивен представил, как он прогуливается вместе с Галатеей по этим живописным руинам и читает ей стихи Алкея, и вздохнул.

— А вы на чём работаете, молодой человек, вы ведь тоже химик? — этот вопрос Винкельмана застал Хэмилтона врасплох. Он не сразу понял, о чём его спрашивают, но потом, сообразив, что речь идёт о спектрометре, поспешно ответил:

— Я привёз «Артакс», он тоже удобен, собирается за полчаса, питание от электросети, пространственное разрешение до семидесяти микрон, анализ от натрия до урана, образцы неограниченного размера в любом положении, встроенная видеокамера, — механически говорил Стивен.

Но думал он теперь совсем о другом. В круге людей, разместившихся в гостиной и выхваченных блёклым светом абажура, происходило что-то странное, весьма далёкое от химии, спектрометров, раскопок, находок и жертвенных закладов. Берта Винкельман, чуть повернув голову к плечу, внимательно и хладнокровно разглядывала Галатею Тэйтон, не проявляя, впрочем, никакой враждебности. Красавец-Бельграно, надевший к ужину белую рубашку, напротив, смотрел на жену Тэйтона искоса и временами с досадой кусал губы. Врач почёсывал переносицу и осторожно переводил задумчивый взгляд с одного члена экспедиции на другого. Спиридон Сарианиди, ставший под вечер удивительно молчаливым, не отводил глаз от Арчи Тэйтона и во взгляде его читались беспокойство и недоумение. Макс Винкельман вместе с Гриффином тянули на себе бремя разговора, а Арчибальд Тэйтон, утонув в клубах дыма, молчал и задумчиво смотрел на жену.

Вскоре после ужина Галатея Тэйтон, пожаловавшись на головную боль, поднялась в свою спальню. За ней следом разошлись и все остальные.

Глава третья

Меняя свою национальность еврей остаётся с носом.

Еврейская мудрость.

Поднимаясь к себе, Стивен долго не мог отрешиться от навязчивых вопросов. Почему все так странно реагируют на имя неизвестного ему Карвахаля? Он, видимо, всем здесь хорошо известен. Отчего же такая странная реакция? Удивило Хэмилтона и ещё кое-что. Зачем Гриффин настаивал на его, Хэмилтона, поездке, если жена Винкельмана — химик? Впрочем, он тут же вспомнил, что профессор сомневался, сможет ли она приехать. Но почему, несмотря на видимое добродушие, все так напряжены? Правильные ответы получать не трудно, трудно находить к ним правильные вопросы.

Стивен заметил, что Тэйтон весь вечер буквально не спускал глаз с жены. Было очевидно, что он ревнует и никому не даст приблизиться к супруге. Хэмилтон пожалел Арчибальда Тэйтона. Ревность — страх перед сравнением, боязнь превосходства другого, глупый собачий лай, который только приманивает вора. У Тэйтона сложная ситуация: ревновать жену к каждому мужчине — это комплекс неполноценности, но считать, что она любит его одного, — мания величия. При этом для женщины ужасно и недоверие мужа, и его уверенность в ней. Она мстит и за то, и за другое…

Однако Хэмилтон видел, что никто из мужчин в экспедиции и не пытался заигрывать с Галатеей. Все держались в рамках такой викторианской добродетели, что это выглядело по меньшей мере странно. Впрочем, Хэмилтон опасался только Бельграно: этот красавчик явно не прочь был приударить за миссис Тэйтон, но выжидал удобной минуты.

Винкельман, как показалось Хэмилтону, был застенчивым человеком, весьма преданным своей жене. Он говорил о ней со странной нежностью и, если и обращал на кого-то внимание, как на Галатею, взгляд его неизменно таил всё же только академический интерес. Спиридон Сарианиди, как случайно выяснилось из разговора с кухаркой, имел в Афинах жену и двоих сыновей, давно окончивших университет и посвятивших себя банковскому делу. Гриффин вообще, едва приехал, перестал замечать все, не относящееся к археологии, всеми мыслями и разговорами был на раскопах, а врач явно был в полном доверии у Тэйтона.