Похоть

Ветер выдавливает из нее возглас. Непроизвольный, не очень дикий крик рвется из легких. Немой звук, столь же беспомощный, как инструмент ее ребенка, из которого выпиливают звуки, — впрочем, ребенок навострился уже как следует. Она не может постоять за ребенка перед отцом, ведь, в конце концов, именно отец заказывает для сына всякие удовольствия, к примеру, музыку и туристические поездки. Все это теперь осталось позади. Ее сын, должно быть, рвется навстречу далям, навстречу сумеркам, словно упавший на спину пластмассовый майский жук в пластмассовой тарелке своих санок, в которой его подают к столу с пылу и с жару. Скоро все соберутся дома и примутся за еду, еще ощущая под сердцем страхи дня, которые они сами с истошным криком выродили прямо на дощатый настил. В конце концов, остатки последа еще липнут у ребенка за ушами! Последнее дерьмо. За то, что появляются дети, а потом они куда-то уходят, как неостановимое время, несут ответственность женщины, которые набивают едой желудки своим маленьким подобиям или подобиям их отцов и показывают им, откуда можно выбраться наружу. И отец своим рогом гонит сыновей прочь, на горнолыжную трассу, где он может стать Господином тому, кто лишен руля и ветрил.

Женщина бессмысленно ударяет кулаком по перилам. Последняя халупа осталась далеко за спиной. Детский гам явно свидетельствовал о том, как прекрасно можно жить, если привыкнуть к данным условиям. Женщине всегда приходится идти иными путями, широко раскрыв глаза. Ее всегда что-то выдавливало наружу из тюбика жилища. Она уже не впервые уходит из дома, а несколько раз ее, совершенно потерявшую голову, доставляли в полицейский участок. Там ее заботливо поддерживали руки полицейских чинов; с бедным людом, засидевшимся в кабаке, в участке разговаривают по-другому. Сейчас Герти тихо ступает в окружении стихий, которые скоро раскинутся под звездами. Ребенок, что останется после нее, въезжает на чужую лыжню, громко вопя и ощущая встречный ветер, который он сам и создает. Те, кто поосторожней, стараются не пересекать его лыжню, однако мать, увлеченная его волей, ездит на машине из одной долины в другую, чтобы что-нибудь ему купить. Сейчас она словно во сне. Она исчезла. Деревенские жители поглаживают ее изображение за стеклами и стараются попасться ей на глаза, чтобы она обронила доброе слово в отверстие их копилки. Она проводит с детьми музыкально-ритмические занятия по методике Карла Орффа, от которых малышня, тяжело дыша, частенько пытается отлынивать. Эти курсы обеспечивают отцам место на фабрике. Детей оставляют в залог. Они шумят и гремят своими трещотками, блок-флейтами, погремушками, а все почему? Потому что их, словно козленка-приманку в пещере, привязала к колышку рука доброго папы с его фабрикой (с уютным приютиком). Иногда к ним заглядывает директор и берет маленьких девочек на колени, играет с ними, поправляет им юбочки и кукольные платьица, словно чехлы на чайнике, еще не отваживаясь побродить в их водных глубинах. Но все вершится по мановению его руки, дети бряцают на своих музыкальных инструментах, а из-под них, там, где открываются тела, медленно, словно во сне, выступает на опушку страшный палец. Лишь часом позже дети возвращаются под надежную защиту своих матерей. Пустите детей приходить ко мне, чтобы семья могла наслаждаться ужином в приподнятом настроении на залитой солнцем дорожке и под пластинку с хорошей классикой. И как только дети заполняют комнату, учительница получает отсрочку. Она сидит себе тихонько в своем купе, за окнами которого начальник станции шевелит губами, пока не отъедет поезд.

Директор одобряет все, что делает его жена, а она терпит его прихотливый мясистый отросток. Удивительно, насколько регулярно его культиватор ныряет в ее тихую борозду, которой он себя вверяет, и как без устали его груз шлепается на палубу ее посудины. Иногда из ее рукавов пугливо вырастает игра на пианино, но снова быстро отцветает. Дети ничего не понимают, они чувствуют только, что их гладят по животу и по внутренней стороне бедра. Эти немузыкальные создания не учили иностранных языков. Они со скукой глядят за окно, где могли бы без всяких помех укрыться от забот. Директор появляется, только что расставшись со своим божественным хором, в котором мучаются их отцы, и этот бог-громовержец держит кончиками пальцев ягодки-землянички, которые выросли у них еще в холодных, жестких колыбелях.