Похождения бравого солдата Швейка во время мировой войны. Часть вторая

В овчарне Швейк познакомился с симпатичным дедушкой, который помнил еще рассказы своего деда о наполеоновских походах. Пастух был на двадцать лет старше старого бродяги и поэтому называл его, как и Швейка, «паренек».

— Так-то, ребятишки, — стал рассказывать дед, когда все уселись вокруг печки, в которой варилась картошка в мундире. — В те поры дед мой, как вот этот твой солдат, тоже дезертировал. Его все-таки поймали, да так высекли, что от задницы только клочья летели. Ему еще повезло. А вот деда, старого Яреша, сторожа, так того за побег начинили свинцом, а перед расстрелом прогнали его сквозь строй и вкатили шестьсот ударов палками, так что смерть была ему только облегчением…

— А ты как сбежал? — смахнув слезу, обратился он к Швейку.

— После явки на призыв, когда нас отвели в казармы, — ответил Швейк, понимая, что нельзя ронять честь мундира перед стариком.

— Перелез через стену, что ли? — с любопытством спросил пастух, очевидно, вспоминая рассказ своего деда о побеге.

— Иначе никак нельзя было, дедушка.

— Стража, небось, стреляла?

— Стреляла, дедушка.

— А куда теперь направляешься?

— И какая его муха укусила? Тянет его во что бы то ни стало в Будейовицы! — ответил за Швейка бродяга. — Ясно, человек молодой, без разума, так и лезет сам на свою гибель. Придется взять его в учение. Свиснем какую-нибудь одежонку, а там — бог даст! — все обойдется. Как-нибудь до весны прошатаемся, а весной пойдем у крестьян работать. В этом году в людях будет нужда. Всех бродяг, говорят, будут сгонять на полевые работы. Лучше, я думаю, пойти добровольно. Людей, говорят, мало будет. Перебьют всех.

— Думаешь, в этом году не кончится? — спросил пастух. — А и верно. Долгие войны уже бывали. Наполеоновская, шведская, — учитель рассказывал, — семилетняя. Сами люди эту войну заслужили. И поделом: больно уж они возгордились, самому господу богу противно стало глядеть. Уж и баранина стала им не по вкусу, уж и ее не хотят жрать! В былое время ко мне чуть ли не толпами ходили, чтобы я им из-под полы продал хозяйского барашка, а теперь подавай им только дичь да свинину, и не как-нибудь, а на масле да на сале. Вот бог-то и прогневался на гордость ихнюю непомерную. Дождутся еще: будут варить лебеду, как во время Наполеона… А барство совсем с жиру бесится. Старый пан, князь Шварценберг, ездил в шарабане, а молодой князь, сопляк, все кругом своим автомобилем провонял. Подожди, господь бог ужо намажет тебе харю бензином.

В горшке с картошкой булькала вода, Старый пастух, помолчав, пророчески изрек:

— Эту войну наш государь император проиграет. Какой у народа может быть дух, когда государь не короновался[10], как говорит учитель из Стракониц. Пусть теперь заправляет Петра Кириллова кому хочет. Уж, если ты, старая каналья, обещал короноваться, то слово должен держать!

— Может быть, он это теперь как-нибудь сварганит? — заметил бродяга.

— Теперь, паренек, всем и каждому на это начхать, — загорячился пастух, — у каждого на войне кто-нибудь да есть: у кого брат, у кого сват. Когда у нас в деревне сойдутся мужики и начнут говорить, так только держись! После войны, дескать, будет свобода, не будет ни господских поместий, ни царей, а у князей имения отберут. Уж некоего Коржинку за такие речи сгребли жандармы: не подстрекай, дескать. Нынче жандармы, что хотят, то и делают.