Похождения бравого солдата Швейка во время мировой войны. Часть вторая

Ванек со злобой вырвал из рук у Швейка трубку и закричал, что железнодорожники ни хрена не знают и что он сам только что пришел из полковой канцелярии.

Швейк самоотверженно оставался на своем посту у телефона и на вопросы: «Что нового?» — отвечал, что еще ничего определенного нет.

Так он ответил и на вопрос поручика Лукаша.

— Что у вас нового?

— Еще ничего определенного нет, господин обер-лейтенант, — стереотипно ответил Швейк.

— Осел! Повесьте трубку.

Потом пришло несколько телефонограмм, которые после долгих переспросов Швейк принял.

В первую очередь та, которая не могла быть продиктована ему еще ночью из-за того, что он не повесил трубку и спал. Телефонограмма эта касалась списка сделавших и не сделавших противотифозную прививку.

Затем Швейк принял запоздавшую телефонограмму о консервах. Вопрос этот был выяснен уже вчера.

Затем телефонограмма всем батальонам, ротам и частям полка:

«Копия телефонограммы бригады № 75692. Приказ № 172 по бригаде.

При отчетности о хозяйстве полевых кухонь следует при наименовании потребных продуктов придерживаться нижеследующего порядка: 1 — мясо, 2 — консервы, 3 — свежие овощи, 4 — сушеные овощи, 5 — рис, 6 — манная крупа, 8 — картофель, вместо прежнего порядка: 4 — сушенью овощи, 6 — сырые овощи».

Когда Швейк прочел все это полковому писарю, Ванек торжественно заявил, что подобные телефонограммы кидают в капанир.

Это придумал какой-то болван из штаба армии, а потом это расходится по всем дивизиям, бригадам и полкам.

Швейк принял еще телефонограмму, которая была так быстро продиктована, что Швейк успел записать на блоке что-то вроде шифра:

«Вследствие точнее разрешается или же самостоятельно напротив во всех случаях подлежит возмещению».

— Все это лишнее, — сказал Ванек, после того как Швейк страшно был удивлен тем, что он написал и трижды вслух прочел все это. — Одна ерунда, хотя, — чорт их знает! — может быть, это шифрованная телефонограмма. У нас нет в роте шифровального отделения. Это также можно выбросить.

— Я то же самое думаю, — сказал Швейк, — если бы я объявил господину обер-лейтенанту, что он точнее разрешается или же самостоятельно во всех случаях подлежит возмещению, то он обиделся бы на это.

— Некоторые бывают, скажу я вам, такие щепетильные, что прямо ужас! — продолжал Швейк, поглощенный своими воспоминаниями. — Ехал я однажды на трамвае с Высочан в Прагу, а в Либне подсел к нам некто пан Новотный. Как только я его узнал, я пошел к нему на площадку и стал с ним заговаривать, что мы земляки, оба из Дражова. Он на меня разорался, чтобы я к нему не приставал, что не знаком со мной и не знает меня. Я стал ему объяснять, чтобы он припомнил, что я еще маленьким мальчиком ходил к нему с матерью, которую звали Антония, отца же звали Прокоп, и был он прикащиком. Он и после этого не хотел признаться, что мы знакомы. Так я ему привел в доказательство еще более интимные подробности, что в Дражове было два Новотных — Тонда и Иосиф, и он как раз тот Иосиф, о котором мне писали, что он застрелил свою жену за то, что она упрекала его за пьянство. Но тут он размахнулся, а я увернулся, и он разбил стекло на передней площадке, большое, перед вагоновожатым. Ну, нас высадили и отвели, а в комиссариате выяснилось, что он потому так щепетилен, что звали его вовсе не Иосиф Новотный, а Эдуард Дубрава, и был он из Монтгомери в Америке, а сюда приехал навестить родственников[107].

Телефон прервал его рассказ, и какой-то хриплый голос из пулеметной команды опять спросил — поедут ли? Об этом будто бы с утра идет совещание у господина полковника.

В дверях показался бледный, как полотно, зауряд-прапорщнк Биглер, самый глупый в роте, старавшийся в учебной команде вольноопределяющихся отличиться своими познаниями. Он кивнул Ванеку, чтобы тот вышел за ним на лестницу. Там они имели продолжительный разговор.

Вернувшись Ванек презрительно ухмылялся.

— Вот дубина! — сказал он Швейку — нечего сказать экземплярчик у нас в маршевой роте! Он тоже был на совещании, и, когда расходились, господин обер-лейтенант распорядился, чтобы все взводные произвели строгий осмотр винтовок. А этот тип пришел меня спросить, должен ли он дать распоряжение привязать Жлабека за то, что тот вычистил винтовку керосином. — Ванек разгорячился. — О такой глупости спрашивает меня, хотя знает, что едет на позиции! Господин обер-лейтенант вчера правильно сделал, что велел отвязать своего денщика. Я этому щенку сказал, чтобы поостерегся злить свою команду.

— Кстати о денщике: не нашли ли вы случайно денщика господину обер-лейтенанту?

— Будьте мудрецом, — ответил Ванек, — времени хватит. Между прочим я думаю, что господин обер-лейтенант к Балоуну привыкнет; изредка он у него что-нибудь слопает, а потом и это у него пройдет, когда попадем на фронт. Там часто ни тому, ни другому нечего будет жрать. Скажу ему, что Балоун останется, — и ничего не поделаешь. Это моя забота, и господина обер-лейтенанта это не касается. Главное: не торопиться!

Ванек опять лег на свою койку и сказал:

— Швейк, расскажите мне какой-нибудь анекдот из военной жизни.