— Глядите-ка! Сюда едет старик Боггс! Без шуток, ребята. Он приехал сюда из провинции и, по обыкновению, пьян, как сапожник!
Все тунеядцы развеселились, из чего я заключил, что они имели обыкновение подшучивать над Боггсом. Один из них заметил:
— Интересно знать, кого он будет теперь изводить? Если бы он и впрямь укокошил всех, кого изводил в течение последних двадцати лет, то, без сомнения, пользовался бы блестящей репутацией.
Другой из лентяев объявил:
— Мне бы очень хотелось, чтобы старику Боггсу вздумалось хорошенько мне пригрозить. Я тогда был бы уверен, что проживу еще тысячу лет!
Подъезжая верхом на коне, метавшемся из стороны в сторону, Боггс завывал и вопил, как индеец.
Он кричал во все горло:
— Эй, вы! Прочь с дороги! Я теперь на военной тропе, и цена на гробы начала уже подниматься!
Пьяный старик с раскрасневшимся лицом качался в седле. Его провожали криками, насмешками, свистками и ругательствами. Он отругивался в ответ, обещая задать всем перцу, когда будет маленько повольготнее, так как теперь приехал в город, чтобы убить полков ника Шерборна, и всегда держится поговорки: «Сперва надо покончить с жарким, а потом уже приниматься за суп». Увидев меня, он подъехал ко мне вплотную и спросил:
— А ты откуда пожаловал сюда, молокосос? При готовился ты уже к смерти?
С этими словами он уехал. Я было не на шутку перепугался, но меня успокоили, сказав:
— Он все зря болтает и в пьяном виде постоянно мелет подобный вздор, но в действительности это самый добродушный дурак во всем Арканзасе! Никогда еще никому он не сделал вреда в пьяном или трезвом виде.
Боггс подъехал к самому крупному магазину во всем городе и, нагнувшись в седле так, что мог свободно заглянуть под доместиковый навес, вскричал неистовым голосом:
— Выходите-ка оттуда, Шерборн! Выходите, чтобы встретиться лицом к лицу с человеком, которого вы обманули. Вы та самая дичь, за которой я пустился в погоню, и не уйдете из моих рук!
Он продолжал довольно долго еще этот монолог, пересыпая его всяческими бранными выражениями по адресу Шерборна, какие только приходили ему на ум. На улице толпился кругом народ, внимательно слушавший пьяного старика и хохотавший над его вы ходками. Под конец, однако, вышел из магазина мужчина лет пятидесяти пяти, одетый несравненно лучше, чем все остальное население города, и отличавшийся энергичной, гордой осанкой. Толпа немедленно расступилась перед ним, чтобы очистить ему дорогу. Обращаясь к Боггсу, он сказал ему совершенно спокойно и вовсе не горячась:
— Вы мне надоели, но я согласен выносить ваш образ действия до часу! Заметьте себе: до часу по полудни, не больше! Если по прошествии этого времени вы откроете рот и вздумаете сказать обо мне хотя бы еще только одно слово, то куда бы вы ни уехали потом, я вас непременно разыщу.
Объявив это, Шерборн круто повернулся на каб луках и тотчас же ушел. Толпа разом стихла и словно протрезвилась; никто больше уже не смеялся. Боггс поехал вдоль улицы, продолжая орать во все горло, выкрикивая разнообразнейшие ругательства по адресу Шерборна. Вскоре, однако, он повернулся назад и, остановившись перед магазином, продолжал осыпать Шерборна отборной бранью. Несколько человек по дошли к старику и уговаривали его замолчать, но он не соглашался. Они напоминали ему, что уже три четверти первого и что ему следует отправиться домой без всякого промедления. Никакого толка, однако, из этого не вышло: он продолжал осыпать Шерборна проклятиями, бросил свою шляпу в грязь, куда лошадь втоптала ее копытами, и поехал вдоль улицы, безостановочно ругаясь, как помешанный. Седые его волосы развевались в беспорядке и придавали ему еще более дикий вид. Решительно все, кому удавалось заговорить с Боггсом, пытались убедить его, чтобы он слез с коня; при этом, очевидно, имелось в виду запереть старика где-нибудь в комнате и оставить его там протрезвиться. Попытки эти оставались, однако, тщетными: Боггс снова поворачивал назад и, остановившись перед магазином, снова начинал осыпать Шерборна проклятиями. Под конец кому-то пришла в голову мысль:
— Сбегай-ка поскорее за его дочкой. Бывает, что иной раз он ее слушается. Если кто может теперь с ним сладить, то, единственно, разве она!
Кто-то пустился бегом за дочерью Боггса; я отошел по улице всего лишь несколько шагов от магазина и остановился. Минут через пять или десять я увидел, что Боггс снова возвращается, но уже не верхом: он шел с непокрытой головой, шатаясь, по улице, под конвоем двух приятелей, державших его под руки. Старик успокоился, но ему было, очевидно, не по себе; он ни к кому больше не привязывался и обращался с бранью исключительно только к собственной своей особе; в это мгновенье кто-то назвал его по имени:
— Боггс!