Я сказал себе самому, что сумею лучше объяснить, каким образом оба племянника тетушки Салли исчезли к утру из запертой на замок комнаты, если обдумаю наедине этот инцидент по возможности тщательнее. Я так и сделал, но не посмел уйти особенно далеко, опасаясь, что тетушка станет меня разыскивать. Под вечер, когда все посторонние разошлись и разъехались, я вернулся домой и рассказал тетке по собственному моему почину, что нас с Сидом разбудили ночью стрельба и крики. Дверь оказалась запертой, а так как нам хоте лось непременно посмотреть в чем дело, то мы вылезли из окна и спустились вниз по громоотводу. При этом мы оба немножко ушиблись, а потому никогда больше не будем уходить такими неудобными путями. Затем я рассказал ей все, что говорил уже перед тем дядюшке Фельпсу. Она объявила, что нам прощает и что, быть может, наши поступки следует признать совершенно естественными, потому что от таких сорванцов, как мальчишки наших лет, насколько ей известно, нельзя вообще ожидать ничего путного. Раз наши выходки не причинили никому ни малейшего вреда, не стоит теперь из-за них и кипятиться. Она может гораздо лучше употребить свое время, возблагодарив Бога за то, что мы остались здоровы и невредимы и что Промыслу Всевышнего угодно было нас сохранить для нее. Поцеловав меня несколько раз, тетушка погладила меня по голове, а затем погрузилась в какие-то таинственные мечты, но вдруг неожиданно вскочила с места и воскликнула:
— Ах, Боже мой, дело уже идет к ночи, а Сид еще не вернулся. Что же такое с ним случилось?
Желая воспользоваться благоприятным случаем и улизнуть, я немедленно же предложил:
— Я сейчас же сбегаю за ним в город.
— Нет, ты не уйдешь отсюда! — возразила тетушка Салли. — Ты, по крайней мере, останешься здесь. За глаза довольно, если и один из вас оказывается про павшим без вести. Если Сид не вернется к ужину, ваш дядя съездит за ним сам.
Сид, разумеется, к ужину не вернулся, а потому дядюшка Фельпс тотчас же после ужина уехал в город.
Он воротился часам к десяти, слегка встревоженный тем, что не встретил Тома и ничего даже про него не слыхал. Что касается тетушки Салли, то она была очень взволнована. Муж старался ее успокоить, утверждая, что в данном случае не было никакого основательного повода к опасениям. «Мальчики — во обще народ непоседливый, — говорил он. — Увидишь сама, что он благополучно вернется завтра утром в добром здоровье и прекраснейшем настроении».
Тетушка как будто удовлетворилась этими соображениями, но все-таки сказала, что на всякий случай немножко обождет возвращения Сида и не будет ту шить в комнате свечи, дабы мальчик знал, что его ждут.
Когда я ушел в спальню и улегся в постель, тетушка пришла ко мне со свечою, укутала меня одеялом и вообще держала себя со мною, как родная мать. На меня это произвело такое впечатление, что я стал казаться себе положительно дурным человеком. Я не смел глядеть тетушке Салли в глаза; она же уселась возле меня на постель и долго беседовала со мною, рассказывая все время про Сида и уверяя, какой он великолепный мальчик. Меня положительно изумляла ее словоохотливость. Тетушка словно не могла остановиться и продолжала все время меня спрашивать, как я думаю, не могло ли приключиться с Сидом несчастье? Что если он заблудился в лесу, поранил себя, или убился до смерти, или же, наконец, утонул? Чего доброго, он в эту самую минуту лежит где-нибудь больной или даже мертвый, а между тем она об этом не знает и не может ему помочь. Слезы у тетушки Салли начинали тогда капать градом, я же принимался ее уверять, что с Сидом все обстоит благополучно и что он завтра утром наверное будет дома. Она тогда крепко пожимала мне руку, а иногда даже меня целовала и просила повторить еще несколько раз эти утешительные слова, так как ей становится от них лучше и она чувствует себя не такой встревоженной. Уходя наконец из комнаты, она взглянула мне прямо в глаза одновременно и ласково, и пристально.
— Дверь не будет заперта на замок, Том, — сказала она. — Кроме того, ты можешь всегда уйти из окна по громоотводу, но ведь ты будешь хорошим, милым мальчиком? Будь так добр, не уходи, голубчик; останься ради меня!
Клянусь всеми святыми, что мне очень хотелось уйти и что у меня действительно имелось такое намерение. Понимая, что мне следует непременно по видаться с Томом, я до последнего разговора с теткой и в самом деле собирался улизнуть, — но после ее слов это оказалось для меня положительно невозможным. Я не в состоянии был бы уйти, как говорится, ни за какие коврижки.