Иной раз вся река была нашей собственностью на долгое время. Вдали виднелись мели и острова; только порою мелькнет огонек — это свеча в избушке, или на самой воде загорится огонек на плоту или барке; иногда донесется свист или песня матроса… Славно жить на плоту! Вверху расстилается небо, все усеянное звездами; мы любили лежать на спине, глядеть и рассуждать о звездах — что они, сделаны кем-нибудь или так, явились сами собой? Джим уверял, будто они сделаны, а я говорил, что они явились сами, потому что слишком было бы долго делать их поштучно — ведь такое их множество! Джим полагал, что, может быть, луна их вывела; ну, это еще похоже на истину, я против этого не стал спорить, потому что сам видал, как лягушка вывела пропасть детенышей. Особенно любили мы следить за падающими звездами, как они стремглав летят вниз! Джим думал, что они испорчены и поэтому их выбрасывают вон из гнезда.
Раз или два в течение ночи мы видели пароход, скользивший мимо в потемках; время от времени он выбрасывал из трубы целые снопы искр, и они сыпались дождем в реку — очень красиво было смотреть. Но вот пароход огибал мыс, огни его меркли и исчезали, шум колес замирал в отдалении, и опять на реке водворялась тишина; волны, поднятые пароходом, баюкали нас на плоту, как в люльке; затем опять бог весть сколько времени не слыхать ни звука, разве только кваканье лягушек
После полуночи прибрежные жители укладывались спать, и тогда часа на два — на три берега становились совсем черными — не видно было ни одного огонька в избушках. Эти-то огоньки и служили нам вместо часов — первый вновь загоревшийся огонек означал, что скоро утро, и тогда мы спешили отыскать себе местечко, где бы спрятаться и причалить к берегу.
Однажды утром, на рассвете, я взял лодку, сел в нее и переправился на берег, который отстоял всего на сто ярдов, там я причалил к маленькой бухте, окаймленной кипарисовой рощей; мне хотелось набрать немного ягод. Проплывая мимо полянки, по которой извивалась тропинка для скота, я вдруг увидал'двоих людей, бежавших со всех ног по дорожке. Ну, думаю, пропали наши головушки! Я был убежден, что если кто бежит, так уж не иначе как за мной, а может быть, за Джимом. Я хотел было поскорее убраться оттуда, но беглецы были уже совсем близко; они стали кричать и умолять, чтобы я спас им жизнь, уверяя, что они ничего не сделали худого, а их преследуют, за ними гонятся люди с собаками. Они хотели было прямо вскочить в лодку, да я отговорил:
— Не делайте этого! Пока я еще не слышу ни собак, ни лошадиного топота; погодите, еще успеете забиться в кусты и пробраться по берегу бухты немного подальше; потом войдете в воду и вброд приблизитесь к лодке — так, по крайней мере, собьете собак со следа.
Незнакомцы послушались меня; как только они вошли в лодку, я поплыл поскорее к нашему островку. Несколько минут спустя поднялся крик и лай собак Мы слышали, что они направляются к бухте, но не могли видеть их. Очевидно, они приостановились и долго шарили в кустах; тем временем мы успели отплыть на целую милю и выехать на середину реки; кругом все затихло; тогда мы спокойно направились к островку и спрятались в густом хлопчатнике.
Один из незнакомцев был старик лет семидесяти, если не больше, — лысый, с белой бородой. На нем была продавленная поярковая шляпа, засаленная синяя шерстяная рубаха, изодранные желтые тиковые штаны, заправленные в сапоги, и подтяжки домашнего вязанья, — впрочем, только одна подтяжка. Тиковый же камзол с длинными фалдами и вытертыми медными пуговицами болтался у него на руке; у обоих были большие потертые, засаленные ковровые мешки.
Другой незнакомец был лет тридцати, и одет он был так же неприглядно. После завтрака мы все прилегли отдохнуть; завязалась беседа; тут только оказалось, что эти люди даже не знают друг друга.
— Как же вы попади в беду? — спросил лысый другого, что помоложе,
— А вот как я продавал тут одно снадобье для уничтожения винного камня на зубах — оно действительно уничтожало винный камень, а заодно и эмаль… мне следовало бы раньше удрать, и только я собрался в путь, наткнулся на вас по эту сторону города; вы мне говорите, что за вами гонятся, и просите помочь вам спастись, а я отвечаю, что сам жду неприятностей и, пожалуй, согласен бежать вместе. Вот и вся недолга, — ну а с вами что приключилось?
— Видите ли, с неделю тому назад я устроил тут маленькие проповеди трезвости; все бабы были от меня без ума; уж и доставалось же от меня пьяницам, доложу вам! Я собирал до шести долларов за вечер — по десяти центов с души, — дети и негры допускались даром. Дело так и кипело; вдруг пронесся слух, вчера вечером, будто я сам втихомолку тяну водку. Один негр, спасибо ему, предупредил меня поутру и рассказал, что люди собираются верхом на конях, с собаками, и скоро все будут на ногах, мне остается только полчаса времени, чтоб удрать, а потом погонятся за мной, и если изловят, то вымажут в дегте, вываляют в перьях и так провезут верхом на шесте. Ну, конечно, я не стал дожидаться завтрака — у меня сразу аппетит пропал.