В то время как мы стояли там в тусклом полумраке, смотрим: вдруг вылезает пара собак из-под Джимовой кровати, вслед за ними еще и еще собаки, покуда их не набилось в чулан одиннадцать штук! Экая досада: мы позабыли запереть дверь пристройки! Негр Нат только вскрикнул: «Колдовство!» — да как бросится на пол, да как начнет стонать, словно умирающий! Том распахнул дверь настежь, выбросил на двор кусок мяса из Джимовой порции, собаки кинулись на добычу, а вслед за ними выскочил Том, захлопнув за собой дверь, — я знал, что он замкнет и другую дверь. Затем мы принялись за негра, журили его, ласкали, уговаривали, расспрашивали — неужели ему опять что-нибудь померещилось? Он поднялся, пугливо озираясь:
— Масса Сид, вы опять скажете, что я дурак… но, ей-же-ей, я видел миллион собак ли, чертей ли, право, не знаю, видел их вот сейчас! Мало того, масса Сид, я их чувствовал, я чувствовал их, сэр: они все перескакивали через меня! Желал бы я двинуть хорошенько одного из этих чертей — только один разочек — больше мне не надо! Но еще лучше, если б они совсем оставили меня в покое!
— Ладно, я скажу тебе, что я придумал. Почему они сюда забрались как раз во время завтрака беглого негра? А потому, что они голодны, — вот почему. Ты испеки им заколдованный пирог — и дело с концом.
— Господи, масса Сид, как же я испеку заколдованный пирог? Я не умею. Я никогда еще не слыхивал о таком пироге…
— Ну, хорошо, видно, мне придется испечь его самому.
— Ах, голубчик, правда? Я вам в ножки поклонюсь!
— Хорошо, так и быть, только для тебя — ты был с нами услужлив и показал нам беглого негра. Однако надо быть осторожным. Как только мы войдем сюда, ты повернись спиной; и что бы мы ни положили в миску — не показывай даже виду, будто ты заметил. Да смотри не оглядывайся, когда Джим будет вынимать кушанье из миски, — чего доброго, еще случится что-нибудь! А пуще всего не притрагивайся к заколдованному пирогу.
— Да сохрани меня Господь, масса Сид! Возможное ли это дело! Я ни за какие миллионы не притронусь к нему и кончиком пальца!
Глава XXXVII
Последняя сорочка. — Общее отчаяние. — Приготовления к побегу. — Заколдованный пирог.
Дело шло на лад. Мы вышли из чулана и отправились к мусорной куче на заднем дворе, где свалены были старые сапоги, тряпки, осколки бутылок, негодная оловянная посуда и тому подобный хлам; порылись и отыскали старый жестяной тазик, чтобы испечь пирог; кое-как заткнули в нем дыры, забрались в погреб и наполнили тазик мукой; потом пошли завтракать. По дороге мы подобрали два гвоздя, и Том сказал, что ими наш узник очень удобно сможет нацарапать свое имя и историю своих страданий на стенах тюрьмы; вот мы и сунули один из гвоздей в карман тетушкиного передника, висевшего тут же на стуле, а другой заложили за ленту дядиной шляпы, лежавшей на конторке, потому что мы слышали от детей, что папа и мама сегодня утром собираются навестить беглого негра. Когда дядя пришел к столу, Том украдкой положил ему оловянную ложку в карман куртки; тетя Салли еще не являлась, и нам пришлось подождать ее немного.
Наконец она пришла, красная, сердитая, расстроенная; одной рукой она принялась разливать кофе, а другой без разбору щелкать ребятишек по головам.
— Уж я искала-искала по всем углам, — воскликнула она, — просто чудо, да и только! Куда это могла деваться твоя другая сорочка?
У меня так и упало сердце, даже все внутренности перевернуло от страху, а тут еще жесткая корочка хлеба застряла в горле, по дороге встретилась с кашлем, выскочила изо рта, перелетела через стол и попала одному из ребятишек в глаз. Он скорчился, словно червяк на удочке, и поднял страшный рев — ни дать ни взять краснокожий индеец. Смотрю, Том весь посинел от натуги. Словом, с минуту или около того мы были в таком положении, что не приведи господи! Но затем все опять пришло в порядок — эта неожиданность нагнала на нас такой страх!
— Удивительно, — отвечал дядя Сайлас, — просто непонятно. Я отлично помню, что снял ее, когда…
— Как же иначе-то? Ведь у тебя другой и нет, если не считать той, что на тебе. Слышите, что он городит! Я сама знаю, что ты снял ее, потому что она вчера еще висела на веревке — я сама видела собственными глазами! А теперь пропала — вот и вся недолга, и тебе придется сменить рубаху на красную фланелевую фуфайку, покуда я соберусь и сошью новую. Это уже будет третья сорочка за эти два года! Просто не напасешься на тебя! И что ты с ними ухитряешься делать, право, понять не могу! В твои годы ты мог бы, кажется, хоть немножко беречь свое белье…
— Знаю, Салли, знаю — я и стараюсь беречь. Только, право, я тут совсем не виноват: ты знаешь, ведь я их не вижу и ничего с ними не имею общего, покуда они не на мне. Кажется, я еще ни разу не потерял рубахи с тела!