Похождения Христиана Христиановича Виольдамура и его Аршета

Вот в каком тревожном положении был Христиан наш, когда наконец Волков получил положительное письмо от отца, который призывал его немедленно в Петербург. Больно задумался Христиан, когда друг его пришел с этою вестью, и не знал как быть и что делать. Сумбур приводил его в отчаянье: он бы рад ехать с другом своим куда угодно и уговорил было его взять сироту опять с собою, но должники обложили его путами и веригами, не отпускали из города, грозили тюрьмой, и если угроза эта в сущности не была слишком опасна, потому что едва ли кто-нибудь из них решился бы внести ни за что, ни про что кормовые деньги, не менее того, однако же, Виольдамур был уже обязан подпиской не выезжать из города до уплаты своих долгов. Дрожащею рукою подписывал Христианушка жестокий приговор свой жить в Сумбуре посмешищем для праздного общества, которого уважение утратил он невозвратно, и глядеть не смигивая голодной смерти в глаза. Пламенная дружба Волкова несколько остыла, это правда, но он душевно соболезновал об участи товарища и теперь, когда настал час бедственной разлуки, подумал: "Ну что, однако же, если тут действительно гибнет непризнанное, не оцененное слепою толпой дарование -- что, если будущий историк Виольдамура упрекнет Харитона Волкова, в глазах многих бесчувственных, в том, что он с расчетливою холодностию покинул друга и собрата своего в нужде и в беде и спокойно уехал в столицу?" Воспламенившись этим, Волков едва было не предложил бумажник свой к услугам друга, который и прежде неоднократно прибегал к этой помощи, но, рассчитав наскоро свою наличную казну, увидел, что это было бы слишком безрассудно и что они могли бы сесть вследствие этого оба в Сумбуре, а старик отец не сказал бы сыну своему спасиба за такое распоряжение. Обдумав все это и объяснив по возможности Христиану, который, однако же, очень худо понимал это дело, Волков сделал вот что: он успокоил сколько мог самых назойливых заимодавцев Виольдамура -- хозяина дома, Федулова и бакалейщика, обещав им скорую помощь, оставил втихомолку Христиану немножко деньжонок, посоветовав убедительно держать их втайне и расходовать только в самой крайности, и наконец, обещал упросить отца, чтобы он выкупил Христиана из петли и вызвал его в столицу. Затем Харитон обнял друга со слезой на глазах, сел в тележку, которая мерно прихрамывала за каждым оборотом кривого заднего колеса, и поплелся опять рассчитываться с рыжими содержателями постоялых дворов, с дюжими сожительницами их, с извозчиком, который на каждом роздыхе приходил просить то на овес, то на сено, и отстаивать пожитки свои от немилосердных, острых щупов винных досмотрщиков, которые без всяких околичностей прошивают щупами этими каждую телегу насквозь и прошили мне таким образом толстый французский словарь. Точно будто бы у них в руках не простой заостренный железный прут, который протыкает все, что ни встретит на пути, а какой-нибудь магический жезл, действующий на одно только корчемное вино!

Христиан до того был огорчен отъездом единственного в Сумбуре человека, с которым мог еще вымолвить задушевное слово, человека, в котором он все-таки еще находил какую-нибудь подпору, что плакал горько. Он хотел было проводить его, но ему совестно было дойти с Волковым до покинутой заставы, где обыкновенно белый козел занимал в осиротевшей будке место часового, и не сметь перешагнуть с другом этот заветный порог, чтобы неприятелям его или блюстителям порядка не вздумалось его остановить из опасения, чтобы он не уехал из Сумбура. В нерешимости этой Христиан вышел было на крыльцо, но увидев, что и тут уже борода окаянного бакалейщика торчит из-за угла по одну сторону, а брюхо Федулова по другую, он простился с Волковым в комнате, проводил его до повозки, пожал ему руку, посмотрел на него умоляющим оком и воротился домой.