С какою быстротою, я видел, исчезало мое! В счастливые дни моей юности, какими богатыми красками я рисовал будущее! — одни веселые картины, приятные виды, чарующие наслаждения; удовольствия за удовольствиями в длинной веренице! С каким жаром я переносился в этот очаровательный уголок, украшенный моим воображением! Как я любил покоиться в прохладной тени, созданной надеждой! Счастливое безумие! Сладостный самообман! Блестящие химеры! Что с вами сталось? Из этого блаженства, которым опьянена была моя душа, что мне осталось теперь, кроме грустного воспоминания?
Как времена изменились! Пробужденный вдруг шумом гражданских распрей и звоном оружия, увлеченный гордой Беллоной из обиталища полного чар, вырванный из объятий горячо любимой подруги, исторгнутый из лона наслаждения, настигнутый смертоносным оружием, блуждающий из области в область, жалкая игрушка в руках судьбы, я видел, как счастье мое исчезало, словно сновидение.
Какими горькими мыслями снова и снова питается моя горесть! Какие жестокие муки следовали за моими восторгами. О, мое счастие! О, мои друзья! О, моя Люцила. Поражаемый при оглядке на себя ужасом, я трепещу, видя себя таким жалким.
Ах, мои несчастия слишком в большом числе, чтобы каждому подарить вздох!
LXI.
От того же к тому же.
В Пинск
Вчера мой отец, восстановивший совершенно свое здоровье, предложил мне выйти с ним на воздух. Мы отправились гулять в маленькую рощу в окрестностях города.
Сначала он говорил мне о безразличных вещах, затем обратился ко мне со следующею речью:
— Мой сын, вы покинули во время моего отсутствие отряд: я был бы в отчаянии, если бы это случилось по вашей трусости; но я не могу приписать недостатку мужества ваше бегство, так как вы имеете на себе почетные знаки отваги. Что же вы можете представить в оправдание?
— Ужас, внушенный мне этой животной яростью, которая, под прекрасным именем доблести и славы, безумно громит мир, и стыд находиться среди злодеев, которые из-за пустяков несут повсюду огонь и меч, режут безжалостно беззащитных несчастных и не признают ничего священного.
—Приди, мой сын, в мои объятия. Эти чувства делают вам более чести, чем полученные вами раны. Я хочу в свою очередь открыть мое сердце. Я вступил в конфедерацию, может быть, немного слишком легкомысленно, но время и размышление раскрыли, наконец, мне глаза. Что вам сказать? Я предчувствую дурные последствия этой войны и воспользуюсь, чтобы выйти из конфедерации первым удобным случаем. С этого момента я не ставлю вам в обязанность оставаться со мной. Вы — свободны.
При этих словах я бросился ему на шею, чтобы обнять его.
— Находясь заграницею, — продолжал он, — я имел случай сравнить их обычаи с нашими и заметить многое, что ускользает обычно от обыкновенного наблюдателя. Вы знаете, каковы были успехи оттоманского оружия: я стыдился и за них, и за нас. Но вот теперь нам приходится померяться со всеми силами России и, может быть, вскоре также с силами Пруссии! И империи; но, конечно, не надо столько сил, чтобы нас сократить.