Похождения Стахия

Они прошли длинную анфиладу пустынных залов, обставленных по-европейски: мало небольших мягких стульев и очень много огромных зеркал в широких золоченых рамах. По сияющим паркетам скользили, как по глади недавно замерзшего катка. Волонтер не узнавал дворца. А ведь бывал прежде чуть ли не в каждом из московских, а по измайловскому мог передвигаться с закрытыми глазами. Новые хозяева дворцов за шесть лет, пока он странствовал, все перестроили. Только лестница в закуточке маленького бокового зальца показалась ему знакомой. Похожая вела в полуподвал к домашнему карцеру, куда в Измайлове помещали не особо провинившихся слуг или очень уж нашаливших царевен. Уж не в карцере ли ему назначена аудиенция?

За двойной дверью оказалась горница. Русская горница, обставленная по старинке. Громоздкие поставцы вдоль стен, дубовые стулья, стол у окна, за ним пыльный куст сирени, изразцовый бок печи с лежанкой. В подобной горнице любила проводить время, отдыхать после утомительных царских приемов царица Прасковья. Окружала себя всякими странницами, пророчицами, знахарками, часами валялась на лежанке с капустными листьями на голове. Слушала россказни этих неграмотных баб. Рассказчицы менялись часто, однако все они держали себя с царицей, как с богатой товаркой: заискивали, нахальничали, язвили. Наверное, такие вольности происходили оттого, что настоящей царицей они ее не считали.

Теперь в горнице боком к столу сидела одна из таких баб. Хмурая, грузная, в рубахе и юбке из небеленого холста, в каких спят простые женщины, в надвинутом на брови красном платке. Она кормила кашей ребенка и недружелюбно взглянула на вошедших. Ребенок же радостно завизжал, соскользнул с ее коленей и шустро поковылял к дурке. Та подхватила его и быстро вышла за дверь. Оставила волонтера один на один с какой-то нелюдимой странницей. Та по-прежнему не проявляла к нему интереса. Низко склонившись над тарелкой, доедала оставленную младенцем кашу. Волонтер оглядел горницу. Никаких ширм и занавесок, отгораживающих сокровенные закутки, в ней не было, другой двери – тоже. Значит, императрица могла войти только в ту дверь, в какую вошел он. Пришлось немного посторониться, чтобы открыть ей дорогу и поклониться согласно дворцовому этикету.

Женщина не обратила внимания на его перемещение, доела кашу, облизала ложку. Волонтеру показалось: сейчас примется облизывать тарелку, не считаясь с его присутствием. Он не мог стерпеть такого: шаркнул ногой, кашлянул.

Она, не поворачиваясь к нему, сказала грустно знакомым-знакомым голосом, которого он вовек бы не забыл:

– Не узнал, думм бер. Не узнал.

Он рухнул на колени, забыв об этикете.

– Встань, встань! Я неделями здесь не мету. А уж пол забыла, когда и мыла. У порога же грязь всегда копится. И не стой там, Стахий, проходи, садись. Гостем будешь. – Императрица говорила ласково, а ему казалось, насмехается. Он с трудом поднялся. Ноги подкашивались. Хотел все-таки остаться у дверей, так было привычнее, но каким-то образом оказался на стуле напротив нее. Как девица, в смущении опустил глаза и смутился еще больше. Заметил на своих коленях пыль, прикрыл ее неловко ладонями.

– Так, значит, не узнал? – спросила она.

Он не ответил, смотрел на ее милое чернобровое лицо и диву давался, как мог не узнать его? Ведь изучил до последней оспинки, лучше своего собственного. Уверен был: время не властно над его памятью, всякие там морщины, седины не изменят для него ее облика. И вот ведь: не узнал! Наваждение какое-то.

Императрица улыбнулась. Улыбка была для него новой: насмешливой и величественной, а сказала просто, по-русски, без немецких иносказаний и недомолвок:

– Не мудрено было не узнать: шесть лет мы не виделись. Я постарела, раздобрела на царских харчах. Еще через шесть лет совсем старухой стану, и ни один корсет толщины не скроет, да и невмоготу будет их носить. Женщины в нашем роду стареют рано. И умирают рано. А вот ты изменился мало. По крайней мере, не подурнел. Зазноба удерживала, что не шел так долго? – И не дожидаясь ответа, продолжала: – Впрочем, и теперь не по своей воле ты ко мне пожаловал. Я разбойничков благодарить должна. Хорошо, что ты со связанными руками оказался, а то бы век мне тебя не видеть. Ты за наградой почему не шел – уговор наш забыл?

Волонтер молчал. Не мог же он объяснить императрице, что обрек себя на разлуку с ней сознательно. Хотел выкорчевать ее из сердца. Тем более обстоятельства способствовали тому. Она так высоко вознеслась, что не каждый ее прежний слуга стал ее слугой нынешним. А ему, бывшему волонтеру Думмберу, едва ли удалось бы самостоятельно к императрице пробиться.

Она вдруг засмеялась, предположила:

– В рот воды набрал, думм бер, потому что тебе по чину с Ее Величеством разговаривать не положено? Так это препятствие мы сейчас устраним. Указ вышел: Ее Величество имеет право лично производить солдат в офицеры. Так что целуйте руку, ваше благородие господин поручик.