Похождения Жиль Бласа из Сантильяны

Министр еще льстил себя надеждой, что, поговорив с королем, сумеет поправить дело и отвоевать обратно утерянную территорию. Но он не смог добиться аудиенции и к нему даже прислали с требованием вернуть ключ, которым он пользовался, чтобы когда угодно входить на половину его величества.

Решив тогда, что уже не осталось никакой надежды, он серьезно начал готовиться к уходу. Прежде всего, он произвел смотр своим бумагам, большое количество коих из предосторожности сжег; затем он отобрал тех служащих и лакеев своего дома, которые должны были его сопровождать, отдал распоряжение относительно отъезда и назначил оный на следующий день. Боясь подвергнуться оскорблениям со стороны черни при выезде из дворца, он рано утром убежал через черный ход, сел вместе со своим духовником и со мною в дрянную карету и без злоключений выехал на дорогу в Лоэчес, подвластную ему деревню, где графиня, его супруга, выстроила великолепную женскую обитель ордена св. Доминика. Мы добрались туда меньше чем через четыре часа, а немного спустя прибыла и вся его свита.

ГЛАВА X

О треволнениях и заботах, кои на первых порах нарушали покой графа-герцога, и о благополучной и мирной жизни, которая затем наступила. О занятиях этого министра в своем уединении

Госпожа Оливарес отпустила супруга в Лоэчес, а сама осталась еще на несколько дней при дворе, чтобы попытаться, не удастся ли ей при помощи слез и мольбы добиться его возвращения. Но сколько ни припадала она к стопам их величеств, король не склонил своего слуха к ее доводам, хотя они и были искусно построены, а королева, смертельно ее ненавидевшая, с удовольствием взирала на ее слезы. Супруга министра, однако, и после этого не отступилась: она унизилась до того, что стала искать заступничества у фрейлин королевы; но в результате этих унижений она убедилась, что пожинает скорее презрение, нежели сочувствие. Огорченная тем, что напрасно предприняла все эти оскорбительные для ее чести шаги, она последовала за своим мужем, чтобы совместно с ним оплакивать потерю поста, который при таком короле, как Филипп IV, был едва ли не первым во всем королевстве.

Рассказ этой дамы о том, в каком состоянии оставила она Мадрид, усугубил печаль графа-герцога.

— Ваши враги, — говорила она ему со слезами, — герцог Медина Сели и другие гранды, которые вас ненавидят, не перестают восхвалять короля за то, что он удалил вас с министерского поста, а народ празднует вашу опалу с наглым весельем, точно конец вашего управления знаменует окончание всех государственных невзгод.

— Сеньора, — сказал мой господин, — последуйте моему примеру: пересильте свое огорчение. Нужно подчиниться грозе, которую нельзя отвратить. Я, правда, мечтал сохранить королевскую милость до конца своих дней, — обычная иллюзия министров и фаворитов, забывающих, что участь их зависит от монарха. Разве герцог Лерма не ошибся точно так же, как я, хотя и воображал, будто пурпур, в который он был облачен, является надежной гарантией вечной нерушимости его власти?

Такими словами граф-герцог увещевал свою супругу вооружиться терпением, в то время как сам пребывал в волнении, возобновлявшемся ежедневно благодаря спешным письмам, прибывавшим от дона Энрике, который, оставаясь при дворе, чтобы следить за событиями, тщательно обо всем его осведомлял. Письма этого молодого сеньора привозил Сипион, который еще оставался при нем, между тем как я уже не жил с ним со времени его женитьбы на донье Хуане. Письма приемного сына всегда были полны прискорбных известий, и, к сожалению, других не предвиделось. Порой сообщал он, что вельможи, не довольствуясь публичными выражениями радости по поводу отставки графа-герцога, объединились, чтобы вытеснять его ставленников со всех мест и должностей, которые они занимали, и заменить их врагами графа. В другой раз он написал, что дон Луис де Аро212 начинает входить в милость и, по всей видимости, станет первым министром. Из всех сообщенных ему вестей больше всего, казалось, огорчила моего господина перемена в Неаполитанском вице-королевстве; король, только для того чтобы оскорбить графа-герцога, отнял это последнее у герцога Медина де лас Торрес, которого граф любил, и передал генерал-адмиралу Кастильи, которого тот всегда ненавидел.