Похождения Жиль Бласа из Сантильяны

Меня сперва отвели в камеру, где я принужден был валяться на соломе, словно преступник, достойный смертной казни. Я провел эту ночь не в сетованиях, ибо еще не знал размеров своего несчастья, но в догадках о том, чем я мог навлечь на себя такую беду. У меня не было сомнений относительно того, что это было делом рук Кальдерона. Но, даже предположив, что Кальдерой проведал обо всем, я не мог понять, каким образом ему удалось убедить герцога Лерму поступить со мной так жестоко. То я представлял себе, что меня заточили без ведома его светлости, то мне казалось, что, побуждаемый какими-нибудь политическими соображениями, он сам приказал меня посадить под стражу, как иной раз поступают министры со своими любимцами.

В то время как я терзался всевозможными догадками, лучи рассвета, проникнув сквозь решетчатое окно, раскрыли передо мной весь ужас того места, в котором я находился. Тогда я безудержно предался отчаянию, и глаза мои превратились в источники слез, которые при воспоминании о моем бывшем благополучии стали неиссякаемыми. Пока я печалился, в камеру вошел тюремщик и принес мне дневной рацион, состоявший из хлебца и кружки воды. Он взглянул на меня и, увидя мое лицо, орошенное слезами, проникся ко мне, хоть и был тюремщиком, чувством сострадания.

— Господин арестант, — сказал он, — не надо сокрушаться. К чему принимать так близко к сердцу невзгоды жизни? Вы еще молоды; пройдут мрачные дни и наступят ясные. А в ожидании их кушайте на здоровье хлеб-соль его величества.

Промолвив эти слова, на которые я ответил одними только сетованиями и вздохами, мой утешитель удалился, а я продолжал проклинать весь день свою судьбу и не думал притрагиваться к пище, которая в тогдашнем моем настроении казалась мне не столько благодеянием его величества, сколько доказательством его немилости, ибо она служила не для смягчения, а для продления мук несчастных арестантов.

Тем временем наступила ночь, и вскоре мое внимание было привлечено громким звоном ключей. Двери камеры отворились, и мгновение спустя туда вошел человек со свечой в руке. Он приблизился ко мне и сказал:

— Сеньор Жиль Блас, вы видите перед собой одного из своих друзей. Я тот самый дон Андрес де Тордесильяс, который жил вместе с вами в Гренаде и состоял в свите архиепископа в то время, когда вы были в милости у этого прелата. Вы попросили, если припоминаете, его высокопреосвященство похлопотать за меня, и он нашел мне должность в Мексике. Но вместо того чтобы отправиться на корабле в Вест-Индию, я задержался в городе Аликанте, где женился на дочери коменданта крепости, и после ряда приключений, о которых вам расскажу, сам стал здешним комендантом. Ваше счастье, — добавил он, — что вы встретили в человеке, предназначенном быть вашим мучителем, друга, который сделает все от него зависящее, чтобы облегчить тяжесть вашего заключения! Строжайше приказано, чтобы вы ни с кем не говорили, спали на соломе и питались только хлебом и водой. Но я слишком гуманный человек, чтобы не сочувствовать вашим страданиям, а кроме того, вы оказали мне услугу, и моя благодарность пересилила королевский приказ. Я не только не намерен способствовать жестокостям, которым хотят вас подвергнуть, но постараюсь всячески смягчить вашу участь. Встаньте и ступайте за мной.

Мне, разумеется, надлежало поблагодарить сеньора коменданта, но я был так подавлен, что не смог вымолвить ни одного слова. Тем не менее я последовал за ним. Он заставил меня пересечь двор и подняться по узкой лестнице в крохотную комнату, помещавшуюся на самом верху башни. Я немало удивился, когда, войдя туда, увидал стол, накрытый весьма пристойно на два куверта, и на нем две зажженных свечи в медных шандалах.

— Вам сейчас принесут покушать, — сказал Тордесильяс. — Мы поужинаем здесь вдвоем. Я предназначил это помещеньице для вашего жилья: вам будет тут удобнее, чем в вашей камере. Из окон открывается вид на цветущие берега Эресмы и на упоительную долину, которая простирается от подножия гор, разделяющих обе Кастилии, до самой Коки. Возможно, что первое время вы не сможете оценить этот прекрасный пейзаж, но, когда время превратит острую печаль в сладостную грусть, вы сбудете с удовольствием любоваться такой приятной картиной. Кроме того, у вас не будет недостатка ни в белье, ни в прочих вещах, необходимых человеку, привыкшему к опрятности. Вам предоставят также хорошую постель, приличный стол и сколько угодно книг, словом, все удобства, на какие может рассчитывать заключенный.

Это любезное предложение несколько меня успокоило и вернуло мне бодрость духа. Я принялся всячески благодарить доброго тюремщика и сказал ему, что своим великодушным поступком он возвращает меня к жизни и что я искренне хотел бы очутиться в таком положении, чтобы доказать ему свою признательность.

— А почему бы вам не очутиться в таком положении? Неужели вы воображаете, что потеряли свободу навеки? Если вы так думаете, то ошибаетесь. Смею вас заверить, что вы отделаетесь несколькими месяцами тюрьмы.