Покидая Аркадию. Книга перемен

За стол сели, когда солнце стало клониться к закату.

Старик разлил по граненым стаканам самогон.

– Со знакомством, – сказал он.

Она кивнула, выпила самогон и набросилась на еду.

Когда девушка насытилась, старик спросил, откуда она и чьих будет.

– С юга, – сказала она. – Папа был механиком, мама фельдшером. Их убили. Я одна осталась, жила там, пока было можно, потом ушла.

– Пешком?

– И на попутках.

– Кто убил? Свои? Черные?

– Убили.

– А шрамы на спине откуда?

– Били.

Илья Ильич снова налил в стаканы самогона.

– Пей, – сказал он. – Спать пора.

В спальне девушка сняла платье, посмотрела в угол.

– А икона где? – спросила она.

– Нету, – сказал Илья Ильич. – Сколько тебе? Лет – сколько?

– Шестнадцать. Скоро шестнадцать.

– Ложись.

Она легла, широко развела ноги, согнув в коленях.

– На живот, – сказал Илья Ильич, снимая штаны и не глядя на девушку.

Она послушно перевернулась, прижалась щекой к подушке и приподняла задницу.

На следующий день Илья Ильич показал Лоне усадьбу.

Заборов здесь не было: поблизости уже лет пятнадцать никто не жил – несколько заброшенных домов в лесу вросли в землю и покрылись мхом, а дорога, соединявшая с ближайшей деревней, превратилась в тропку, едва различимую в высокой траве.

Весной старик вскапывал пять-шесть грядок под зелень, рядом сажал картошку. Держал несколько ульев, двух свиней, десятка два кур, полтора десятка кроликов, иногда заводил бычка. Летом ловил сетью рыбу – в озере водились лещ, плотва, окунь. Гнал самогон, выращивал табак, хотя курил мало. В просторных кладовых и в погребе висели окорока в холщовых мешках, стояли бочки с солониной и квашеной капустой. Азартным охотником он не был, но зимой всегда держал ружье под рукой: волки бродили вокруг усадьбы, выли, пугали скотину. Раза два в месяц выкатывал из сарая мотоцикл с коляской и отправлялся за покупками в Даево, большое село с церковью и школой, лежавшее километрах в пятнадцати от хутора. Возвращался с солью, сахаром, мукой и порохом.

Друзей у него не было, гостей не звал, в Бога не верил.

– Понятно, – сказала девушка. – А там что?

Метрах в ста от хутора стоял довольно крепкий сарай, сложенный из бревен, строение без окон, запертое на большой замок. Вокруг сарая были навалены кучи отбросов, над которыми гудели мухи.

– Ничего, – сказал старик. – Тебе туда нельзя.

– Понятно, – повторила девушка.

Вечером, однако, она украдкой последовала за стариком, который понес в сарай кастрюлю с едой.

Когда он открыл дверь сарая, из глубины пахнуло вонью, перебившей запах гниющих отбросов, которые валялись вокруг.

Лона подползла поближе и услыхала, как старик бренчал в сарае каким-то железом и с кем-то вполголоса разговаривал. Ему отвечал мужчина. Но слов Лона не разобрала.

Всю неделю она помогала старику ловить рыбу, таскать ее на берег, чистить, солить. Рыбы оказалось так много, что не хватало соли, и в субботу Илья Ильич поехал в Даево.

Дождавшись, когда звук мотоциклетного двигателя стихнет в лесу, девушка пробралась огородом к запретному сараю. Подкралась, осторожно ступая среди куч отбросов, приложила ухо к стене. Долго стояла, прижавшись к бревнам, но ничего не услышала. Наконец не выдержала, подошла к двери и постучала кулаком.

– Эй, кто там?

Из щелей в двери тянуло тошнотворным запахом.

Постучала сильнее, повысила голос:

– Ты там кто, эй? Ты живой?

Запах усилился, словно тот, кто находился в сарае, приблизился к двери.

За дверью звякнуло.

– Ты здесь, что ли? – спросила Лона.

Снова звякнуло, и хриплый мужской голос прорычал:

– Прижмись!

– Что?

– Прижмись к двери! – прорычал мужчина. – Сними с себя все и прижмись!

Она огляделась – никого вокруг не было, быстро сняла платье, прижалась голым телом к двери и услыхала, как мужчина за дверью втягивает ее запах ноздрями, шумно выдыхает и снова втягивает, стонет, выдыхает, стонет и втягивает.

Звук его дыхания и его мерзкий запах сдвинулись ниже.

Девушка прижалась лобком к доске, мужчина засопел, зарычал, за дверью опять звякнуло, и в этот миг Илья Ильич схватил Лону за ухо и повел домой.

– Тебя за это били, а? – спросил он, вталкивая ее в прихожую. – За это? За непослушание? За любопытство?

Усадил ее на стул в кухне, сел напротив.

– За это? – повторил он. – На меня смотри!

Она подняла голову, но промолчала.

– Я тебя бить не буду, – сказал он. – Прогоню. А вернешься – пристрелю. Поняла?

Лона кивнула.

– Посидишь сегодня под замком.

Вернувшись поздно вечером из Даева, он нашел Лону в кухне.

Она по-прежнему сидела голая в кухне на стуле.

– На-ка. – Илья Ильич бросил на стол большой пакет. – Оденься.

В пакете оказались два платья, юбка, тонкий свитер, колготки, два лифчика, несколько футболок и блузок, сандалии, туфли на высоком каблуке, кружевные трусы, сверток с губной помадой и тушью для глаз, коробочка с серьгами. Серьги были красивые – золотые, тяжелые, с красными камешками.

К ужину Лона вышла в новом платье, в туфлях на высоком каблуке и с серьгами в ушах. Она подвела глаза и накрасила губы.

– Да ты у нас красавица, – насмешливо сказал старик. – Садись-ка, все стынет.

Выпив самогона, спросил:

– А забеременеть не боишься?