Покидая Аркадию. Книга перемен

– Ну как же ты одна? Я тут, вот он я, со мной не пропадешь, милая моя, нет, не пропадешь. Я тебя не обижу и другим в обиду не дам. Я же полицейский, понимаешь? Полицейский. Знаешь, как я полицейским стал? Не знаешь… Мне лет двенадцать, наверное, было или тринадцать, и было мне очень жалко нашу соседку тетю Веру. Она была очень красивая и одноногая, ногу в аварии потеряла, что ли… А муж ее бил. Каждый божий день избивал, зверь. Она плакала, пыталась убежать от него, а куда ей, одноногой, убежать? Она ползет от него, а он ее бьет, она ползет, а он бьет… Я не выдержал и бросился на него, а он мне как даст! Прямо в лоб. Кулак у него был ого какой, не кулак, а молот. Ну я и упал. Я ж мальчишка был, а он мужик. Вот тогда я и решил, что буду защищать тетю Веру и все такое… таких, как она… чего я только не повидал в полиции, Алиса, это ж словами не описать… как вспомню девяностые – душа переворачивается… сколько всякой мрази на свет божий вылезло, воры, насильники, убийцы… сколько преступлений осталось нераскрытых – ужас, Алиса, просто ужас… и все эти преступники до сих пор не понесли никакого наказания, понимаешь? Их тысячи, может, сотни тысяч, они людей убивали, а никто их не наказал, и они и сейчас живут себе, у них жены, дети… что у них на душе, Алиса? Как они с этим мраком живут? А Россия – как она живет с этим мраком? Сколько ж народу убито, а никто не наказан… это ж какая у России душа, а? Жить со всем этим мраком – как? И ведь живет… жуть… тысячу лет этот мрак тащит в себе… – Помолчал. – Но сейчас, слава Богу, все по-другому, сейчас жить можно. Главное – держись за меня, слушайся, и все у нас будет хорошо… разберемся с делами, и все у нас будет хорошо… и на мужиков поменьше заглядывайся, а то ты любишь глазками пострелять, попой покрутить… со мной так не надо, Алиса, ты меня не подводи… я ведь все вижу, все знаю, все… и если что узнаю, я тебя обрею, уши отрежу и голышом бандитам отдам, а уж они тебя, такую красивую, сожрут – не подавятся…

– Дядя Митя… – обиженно сказала Алиса.

– Да это я так, на всякий случай, без обид. – Он погладил ее по плечику. – А главная твоя беда, Алиса, в том, что ты в Бога не веришь…

– Да хожу я в церковь…

– Ходят все, но мало кто верит. Бога любить надо, милая моя, любить! Когда я прихожу в церковь, со мной происходит что-то… я не знаю что… я плачу, Алиса, слезами плачу, когда думаю о Боге, о том, как Он нас любит, а мы его не любим… разве так можно, а? Он нас любит, хотя кто мы ему? Нет никто и звать никак, срань всякая, не дети родные и даже не племянники… а Он все равно нас любит, любит! И мы все его дети, бедные дети, которых Он любит… И когда я прихожу в храм, милая моя, я как в облако вхожу… вокруг все светло, тепло, и у меня от счастья слезы льются, и я верю, что мы спасемся, Алиса, все спасемся, и ты, Алиса, и я, и наши дети спасутся…

– Я сейчас заплачу, дядя Митя, – сказала Алиса, – мне так хорошо с тобой, что я сейчас заплачу…

– Не плачь, милая моя, не надо… давай-ка я тебя обниму… вот так… где там наши губки… вот где наши губки… вот так, моя милая, ага, так… ножки повыше держи, повыше… вот так… все будет хорошо, милая, все будет хорошо…

На рассвете, когда Потехин еще спал, Алиса вдруг вскочила и спустилась к мужу. Игорь лежал неподвижно, дышал размеренно. Алиса села на край кровати, взяла его руку и заплакала. Ей никогда не было жалко ни мать, ни Игоря, она вообще не умела жалеть других людей, не понимала, чем горе отличается от неприятностей, а сейчас не понимала, почему плачет, что подняло ее от сна, привело сюда, зачем она сидит тут и держит мужа за руку, хотя знала, что будет рада бесчувственной радостью, когда он наконец умрет, наверное, ей просто надо было поплакать, выплакаться, и она плакала, содрогаясь от рыданий, а потом вернулась к Дмитрию Ивановичу, прижалась к нему, согрелась и затихла, причмокивая во сне, бедное дитя…

Господин Аспирин

Андрей Иванович Замятин всю жизнь работал на заводе, выпускавшем колючую проволоку. Пришел на завод в начале войны слесаренком на подхвате, а на пенсию ушел директором предприятия, на котором делали не только простую колючку, но и армированную ленту «егоза». Он гордился своим вкладом в победу над фашизмом и девятого мая выпивал три раза – за деда, погибшего в 1941 году под Оршей, за отца, павшего в 1945 году под Будапештом, и за завод, доставивший много неприятностей Гитлеру. Замятин был коренастым, плотным и круглоголовым, старался держаться прямо, всегда был тщательно выбрит, летом носил двубортный пиджак, зимой для тепла надевал галстук и норковую шапку, покупал только отечественное и ездил на полуржавой «волге» с дырявым днищем.