Покидая мир

— По крайней мере, она меня не унижает.

— Я тебя не унижаю. Я возмущаюсь — и справедливо возмущаюсь — тем, что ты нас бросил.

— Джейн, у тебя умерла мать, и я сочувствую, хотя прекрасно знаю, что ты по понятным причинам терпеть не могла эту стерву.

— Благодарю за такт и деликатность.

— Чего ты хочешь? Чтобы я врал?

— Ты с ней спишь, признайся, спишь?

— А у тебя есть доказательства? Документально подтвержденные доказательства?

Вот тогда я запустила телефоном в стену.

На миг воцарилась тишина, потом Эмили подняла голову от своей раскраски и сказала:

— Мама бросила телефон.

— Думаю, у мамы была очень важная причина бросить телефон, — заметила Кристи.

— Маме надо выпить, — подвела я итог.

Но водку, как рекомендовала Кристи, я пить не стала, потому что мне предстояло садиться за руль и возвращаться в Стэмфорд. Кристи позвонила в Орегон, в свой университет, и наплела какую-то историю о семейных обстоятельствах, по которым ей придется задержаться еще на три дня.

— Не нужно было этого делать, — вяло возразила я, когда она положила трубку.

— Нет, нужно. Только, пожалуйста, не надо говорить, что ты не хочешь создавать для меня проблемы. Тебе сейчас и без того есть о чем заботиться. Если хочешь бесплатный совет, я его тебе дам: не тяни и сейчас же забери у Тео свои деньги… и проценты. Как только вернешь свое, извести его, что дальше вам с ним не по пути. И что ты не хочешь, чтобы он принимал участие в воспитании Эмили. Не хочется об этом говорить, но у этого типа явно не все в порядке с головой, у него остановка в развитии.

— Но сначала он тебе нравился…

— Конечно, даже очень. Потому что он необычный, оригинальный. И признаю, я уговаривала тебя оставить ребенка… но не потому, что Тео претендует на звание Отца года, а потому, что было очевидно: ты никогда бы себе не простила, если бы что-то…

Я прижала палец к губам.

— Ох, прости, — сбилась Кристи. — Да неважно это все. Ты просмотри на Эмили и попробуй сказать, что мой совет был ошибочным. А ведь я просто озвучила твои же сокровенные мысли.

— Мне кажется, ты в самом деле поняла тогда, чего я хочу.

— Нет, это ты поняла, чего ты хочешь, — и получила это. И она просто чудо. И хотя сама я, видимо, никогда на этот шаг не решусь, все равно должна честно признать: когда смотрю на Эмили, невольно тебе завидую.

Словно поняв, что говорят о ней, моя дочь оторвалась от раскрашивания книжки и заявила:

— Кристи говорит смешно.

Через полчаса я с ними прощалась. Забросив в багажник дорожную сумку с уложенным в нее черным костюмом, я обняла Эмили.

— Почему мама едет? — спросила девочка.

В этот момент я чуть не расплакалась. Эмили заметила это:

— Ты грустная!

Я потрясла головой и незаметно смахнула слезы.

— Твоя мамочка просто очень устала, — вмешалась Кристи. — Устала от других людей, заставляющих ее грустить.

— От меня мамочка не грустит! — заявила Эмили.

Я снова чуть не вышла из-под контроля. Но как-то умудрилась взять себя в руки, прижала Эмили к себе и прошептала ей на ухо:

— Ты — самое лучшее, что у меня есть в жизни.

Затем, с великой неохотой, я передала ее Кристи.

— Ты уверена, что доедешь нормально? — тревожно уточнила подруга.

— Не беспокойся, со мной все в порядке, — соврала я и пообещала позвонить, когда доберусь до Стэмфорда.

Мне удалось проделать весь путь, ни разу не испытав отчаяния, вызванного чувством вины. То ли запредельная усталость притупила все эмоции, то ли двойная атака мамы и Тео странным образом заставила меня взбунтоваться, но я словно решила ни за что не поддаваться и не впадать в отчаяние. И все же… в такие исключительные моменты, как этот, скорбь способна, несмотря ни на что, накрыть с головой. Особенно если она зиждется на простой мысли, что все ужасно неправильно и так быть не должно. И, несмотря на то что ты понимаешь, как все неправильно, ничего от этого правильнее не становится, и сколько не толки воду в ступе, никаким разговорам этого уже никогда не исправить.

Когда я добралась до больницы, меня направили к прозекторской. Я по телефону договорилась с распорядителем похоронной службы, что подъеду к трем часам, так что он уже дожидался меня в вестибюле больничного морга. Вначале я почему-то представила себе фигуру в духе диккенсовских персонажей, в черном короткополом фраке и цилиндре. И, поскольку рекомендованное больницей агентство носило название «Братья Сабатини», предположила, что похоронный распорядитель, скорее всего, будет итальянцем.

Энтони Сабатини оказался приземистым крепышом лет сорока, облаченным в приличествующий случаю черный костюм. Он говорил со мной сочувственно и вместе с тем сдержанно, так что сразу расположил меня к себе. Я поняла, что выбранная профессия научила его безошибочно определять, с кем и как вести себя в этих печальных обстоятельствах. Я даже не успела ему ничего рассказать, а он каким-то образом мгновенно догадался, что я здесь совсем одна и в ближайшие несколько дней рассчитывать на чью-либо помощь мне не приходится.