Покидая мир

Я кивком показала, чтобы он следовал за мной, и стала подниматься по лестнице. Едва оказавшись в гостиной, он обнял меня и начал говорить, что я лучшее, что было у него в жизни, что в последний раз подобная вспышка гнева была у него больше двух лет назад. Если подобное повторится еще хоть раз, я могу тут же его бросить — он это поймет, ведь он готов ради меня на все…

Меня расстрогало его искреннее раскаяние, и все же… когда видишь, как сильно человек в тебе нуждается, это всегда немного пугает, хотя тогда меня это, напротив, успокоило. Возможно, потому, что в тот момент я и сама нуждалась в Тео, а еще потому, что он сумел заставить меня почувствовать себя нужной и жизненно необходимой для него. Ох, какая же это старая, бесконечная игра в перетягивание каната — с одной стороны, нам хочется быть кому-то нужными, а с другой, мы боимся этой зависимости, ведь страшно брать на себя ответственность за другого человека.

Словом, я положила руки ему на плечи и сказала, что больше на эту тему мы говорить не будем, так что добавлю я только одно: идем в постель.

Сказано — сделано. Когда я проснулась на следующее утро в восемь, оказалось, что Тео нарушил свое незыблемое правило, поднялся и готовит для нас шикарный завтрак. Он завел было песню о том, как ему стыдно за вчерашнее, но я заткнула ему рот поцелуем.

— Это больше никогда не повторится, — пообещал он мне.

— Ловлю на слове, — ответила я.

Я отправилась на работу, исполненная решимости навсегда забыть об этом инциденте.

И Тео сдержал свое слово. После того единственного срыва прошли месяцы, но ничего подобного он себе не позволял. Не то чтобы он носился со мной как с хрустальной вазой, вел себя идеально и вообще не демонстрировал непростых сторон своего характера. Нет, разумеется, вскоре он вернулся к своему прежнему образу жизни — продолжал смотреть кино ночи напролет, никогда не поднимался раньше двенадцати дня, категорически отказывался перейти с фастфуда на более здоровую пищу. Но я не жаловалась. Если у меня случался особенно паршивый день в университете или просто накатывал приступ черной меланхолии, что со мной случалось периодически, Тео инстинктиво чувствовал ситуацию и выбирал верную линию поведения: был ко мне внимателен, но не донимал чрезмерно. Научиться чувствовать, когда лучше оставить человека в покое, не самое простое дело, но мы оба, кажется, усвоили этот урок. Я всегда скучала без Тео в его отсутствие, и меня успокаивало то обстоятельство, что мы редко разлучались больше чем на день-другой.

Прошло восемь месяцев. Однажды вечером, вернувшись домой, я увидела стоящий фургончик с надписью «Сони». Не успела я подняться на крыльцо, водитель подскочил ко мне, спросил, не я ли Джейн Говард, и сообщил, что они дожидаются меня, так как привезли мне телевизор с сорокадвухдюймовым плазменным экраном. Я предположила, что это, очевидно, ошибка, но водитель предъявил накладную, в которой черным по белому были написаны мой адрес и имя Тео.

— Но я вовсе не хочу такой громадный телевизор, — запротестовала я.

— Ну, это не к нам, скажите это человеку, который его для вас заказал.

Я попросила парня подождать пять минут, поднялась к себе и позвонила Тео в Гарвардский киноархив.

— Ты сумасшедший? — спросила я его.

— Уверен, что ты и сама знаешь ответ на свой вопрос, — сказал Тео.

— На кой ляд мне такой здоровенный телевизор?

— Мне кажется, он нам необходим.

Нам. В первый раз за все время он употребил местоимение во множественном числе.

— Пытаться смотреть кино на твоем малюсеньком телике — это в каком-то смысле кощунство. Вот я и…

— Ты должен был сначала обсудить это со мной.

— Но тогда не было бы неожиданности, а без нее не получился бы сюрприз.

— Такой аппаратище наверняка стоит кучу денег?

— Ну, это же моя проблема, а не наша, правда?

Снова это множественное число. Это что, такой способ сообщить, что он ко мне переезжает?

— Даже не знаю, что сказать…

— Вот и не говори ничего, пока я не заявлюсь ближе к вечеру с новенькой цифровой записью «Дела жизни и смерти» Прессбургера и Пауэлла.[75] Ты просто не поверишь, какие чудеса им удавалось творить на заре цветного кинематографа.

Тео был прав: телевизор точно вписался в свободный угол рядом с камином, и экспрессионистская картина Прессбургера и Пауэлла действительно воспринималась совершенно иначе на этом неправдоподобно широком экране.

— Я знал, что тебе понравится, — заявил Тео.

— Но только я прошу, постарайся впредь обходиться без таких ошеломительно широких жестов.

— Но мне нравится тебя ошеломлять. Тем более что сама ты до того уж рациональна и практична, что даже чересчур. Это тебе не полезно.