Покинутые, или Безумцы

Персидской кошке нашей Лиске — палевой, с желтым треугольником на морде — сделали операцию и сказали, что больше мучить ее ни к чему. Прошло почти три месяца. И вот она перестала есть, стала спотыкаться. Утром мяукнула, приветствуя нас. А через два часа я глянул под диван, где она спала в своей обычной позе. Позвал. Дотронулся до головы — деревянная.

Что-то заставило меня оторваться от компа и пойти в другую комнату и посмотреть на нее. И снилась мне в ночь перед этим выпавшая пломба, дупло в зубе. Банальный сон для таких случаев, я о нем не раз слышал. Но обычно дело касалось людей.

Сейчас ощутимо ее отсутствие. В магазине по привычке хочешь купить йогурт и т. д. Приходишь домой — и не слышишь ее почти беззвучной поступи. Она любила спать на книгах, голову клала на томики стихов и прочие творения, мы ждали, что однажды заговорит стихами, ну, что-нибудь промяукает. Я к кошкам всегда был равнодушен. А к этой привык как-то. Хотя приходилось и воевать с ней, она мастерски ласточек ловила; ну и пусть бы себе — охотница. Но человек вечный мичуринец-павлов. И ражий детина гонялся за ней, вырывая из пасти законную добычу, отбивая птиц чем придется. Однажды это был «Бестиарий» Кузнецова, книга, подписанная автором. Любопытно, что там предлагалось полетать, — и вот я читаю об этом, а в комнату врывается ласточка и кружит вокруг люстры. Синхронность в духе Юнга. Лиска тут же отреагировала на ее призыв и взвилась в пируэте. Но получила по башке «Бестиарием» и выпустила птицу. В одном из рассказов, кстати, там тоже речь о кошке, о коте, исчезнувшем из дома, возможно, превратившемся в храмового кота, а может даже в льва египетской пустыни.

…Хотелось бы и мне подумать что-то в этом духе о нашей кошке, но не получается. На моих сапогах у двери глина. Не знаю, кошка исчезла в ничто, небольшая частица мира, отколовшаяся и упавшая куда-то сквозь склон оврага.

Борхес рассуждает о соловье, о вечном соловье, которого слышал Ките и Хайям, мол, в общем, это одна и та же птица. Насчет птицы он, может, и прав, а вот персидская кошка, любящая спать на стихах, с желтой маской на глазах, крутом лбу и носе уже не повторится, как и эти пятнадцать лет, какие-то особенные лета, наши и кошки. Ведь человек в конце концов начинает видеть мир глазами своих прирученных зверей, и время воспринимает по-другому: пятнадцать человеческих лет — это немного, а кошачьих — целая эпоха. И все-таки лучше их не приручать.

Книга, читающая тебя

Заратустра заостряет: какова твоя господствующая мысль?

И правда, о чем ты чаще и придирчивее думаешь?

Какая мысль возвышается над тобой? Мысль, которая приковывает тебя, неотвязная, преследующая долго. И — неразрешимая, пожалуй. Да, если ты к ней все время обращаешься. Мысль о любви? смерти? возмездии? Или обо всем этом сразу.

Мысль о господствующей мысли помогает что-то понять в себе. Таков весь Заратустра, взыскующий ясности у читателя.

Ряса и рубашка

«Одинокий рай» из цикла «Судьбы современников», фильм живописный, свежий, с музыкой и стихами Александра Суханова, Арво Пярта, о священнике, идущем через Кавказский заповедник, где он когда-то работал егерем. Священник бодр и колоритен. Один из его спутников — егерь. В избушке на горном склоне этот егерь вслух читает Библию, потом рассуждает о вере. Говорит чисто и хорошо. Но вдруг священник начинает возражать. Похоже — какой-то спор. О чем? Поначалу оторопь берет. Ведь егерь читал Библию? Несомненно. Егерь христианин? Да. Живой христианин. В чем же дело? Почему священник явно нервничает? Жесты: отмахивается.

Вскоре кое-что разъясняется: егерь наслушался внизу протестантских проповедей.

В этом эпизоде последнее слово за священником. Но егерь в своей простоте и бедности выглядит убедительнее. Спор на горах. Глядя на них, понимаешь, что это спор о форме. Да, буквально, спорят ряса и житейская рубашка.

И кажется, что и все религиозные споры подобного характера таковы. Отмашкой не отменить уже богатство религиозной картины мира.

Жарко

Вчера снова поехал на Днепр во второй половине дня. Встретил аиста на том же месте, на краю поля, у дороги, только теперь он не улетал, а вышагивал, раздумчиво озираясь на меня. На кружной дороге валялась сбитая машиной рыжая сова, притормозил, посмотрел. Кажется, неясыть. На берегу реки, где всегда скрипят двери, в глубокой тени толстых вязов оставил велосипед, а сам вышел под солнце, взмахнул допотопным спиннингом. Нравится это место. От моего дома доезжаю сюда за полчаса. Напротив гора леса, называется Высокое. Однажды мне пришло в Газни письмо от учительницы географии, с которой мы и сейчас общаемся, в нем оказался прямоугольник пленки — меньше спичечного коробка, слайд, посмотрел на свет и узрел гору осеннюю, пеструю, неправдоподобно густую: Высокое. И теперь иногда при взгляде на Высокое за полотном живой реки видишь небо Азии, ну, есть в этом всегда что-то слегка безумное, сдвиг пространства-времени.