Покинутые небеса

А потом из дома доносится крик. Крик ярости или боли? Не могу сказать. Я поворачиваюсь к дому с крышей из дранки; на крыльце с пистолетом в руке стоит Идония.

– Скольких еще ты хочешь убить? – спрашивает она.

Дуло пистолета направлено в мою сторону. Для среднего стрелка это отличное оружие. Скорострельность хороша лишь при недостатке времени. А у меня времени мало.

– А сколько вас тут есть? – спрашиваю я.

– Господи, да ты сошел с ума. Неужели совсем не понимаешь шуток?

Мы оба понимаем, что произошло. Кроме нас двоих, никого не осталось. Если бы кто-то из Морганов уцелел, Идония не стояла бы передо мной. Но если она отказывается признать поражение, то только из-за упрямства. Сильнее подлости в кукушках только гордость.

– Я не считаю, что это было смешно, – говорю я.

Я стреляю раньше, чем Идония напрягает палец на курке. Пуля попадает в горло, как в случае с первым часовым по пути к дому. Сила удара опрокидывает ее на спину. Пистолет выпадает из руки, раздается выстрел, но это всего лишь рефлекторное сокращение мускулов.

Теперь я уверен, что очистил гнездо, хотя и не все кукушки мертвы: не все члены семейства Морганов жили в этом доме. Но с теми, кто был здесь, когда умирала моя девочка-лисичка, я должен был разобраться сегодня.

Горе снова овладевает всем моим существом. Карабин падает в пыль, а я остаюсь стоять с окаменевшим сердцем в груди.

Так я и продолжаю стоять до приезда помощников шерифа. Они выскакивают из машин с ружьями на изготовку. Люди не видят представителя воронова племени в человеческом облике, они видят чернокожего человека.

В тех горах никто особенно не горевал о Морганах – среди людей у них было не больше друзей, чем среди ворон. Но дело в том, что они выглядели белыми, и как бы плохо к ним ни относились, в некоторых случаях все решает цвет кожи. В этих местах жизнь белого бродяги ценится куда выше, чем жизнь негра.

Для судебного разбирательства меня привезли в Тайсон. Пока я дожидался суда, произошло еще несколько убийств. Жертвами стали Морганы, собравшиеся со всех концов страны и повстречавшиеся с вороновым племенем до того, как смогли добраться до меня в тюрьме. Они очень быстро поняли, кто разворошил их гнездо.

Хлоя наняла для меня адвоката, но он мало чем мог помочь. В своем заключительном слове я скажу лишь одно: «Они заслуживали смерти», а это вряд ли можно считать защитой. Многие беспокоятся о моей участи. Только не я сам. Я об этом совсем не думаю. Я ощущаю себя опустошенным и холодным. Единственное, что я чувствую, – это отчаяние. Я никогда не смогу удалиться от мира, как Ворон, – отчаяние удержит меня, это все, что мне осталось. Все происходит довольно быстро, и я не могу сосредоточиться даже на процедуре суда, ни на вердикте присяжных, признавших меня виновным, ни на чтении приговора. Мне все равно – сидеть в тюрьме в ожидании суда или сидеть в камере смертников в ожидании своей участи.

Нетти мертва. И ни одна из их речей, ни то, что они собираются со мной сделать, этого не изменит.

Адвокат, нанятый Хлоей, собирается подать апелляцию, но мне это неинтересно. Он хороший парень, пытается со мной спорить, но я могу думать только о том, что у Нетти не было шанса на апелляцию.

Наконец назначают дату исполнения приговора, но я даже не слышу, что мне осталось жить не больше двух недель.

Мне это не кажется сколько-нибудь значительным.

Однажды зимней ночью, за неделю до казни, Энни заходит меня навестить. Не знаю, как она пробирается в тюрьму. Может быть, проскользнула в какое-то окошко, а потом отыскала путь в камеру. Или нашла расселину в материи, которая меня окружает.

Она входит, а я лежу на кровати, вытянувшись во весь рост. Глаза открыты, но я ничего не вижу. Прежде чем я замечаю ее присутствие, проходит некоторое время. Не знаю, сколько она просидела у меня в ногах, пока я не сосредоточился на ее фигуре.

– Ты уже объявил свое предсмертное желание? – спрашивает Энни.

Несколько секунд я трачу на то, чтобы понять, о чем она говорит.

– У меня не осталось никаких желаний.

Хотя это не так. Если бы представилась возможность, я попросил бы вернуть к жизни Нетти или хотя бы не допустить, чтобы она умерла в одиночестве и такой страшной смертью.

Энни качает головой:

– Когда ты наконец скажешь нам, из-за чего все это произошло?

– Нетти погибла.

– Это мы знаем, Джек. Но что же случилось? Что с ней сделали эти Морганы, из-за чего ты вышел из себя и попытался истребить их всех?

Этого я никому еще не рассказывал. Достаточно того, что я об этом помню, что каменная глыба горя занимает все пространство в моей груди, не оставляя ни одного свободного уголка. Никому не пожелаю ощущать такой смертельный холод, какой овладел моим существом.

Энни наклоняется поближе ко мне.

– Джек, – говорит она. Ее голос звучит мягко, успокаивающе. Бог свидетель, эта девочка всегда умела выбрать нужный тон. Услышав ее, никто бы не подумал, что Энни – сойка. – Через неделю они собираются тебя убить.

– Я знаю.

– Я не намерена осуждать тебя за то, что ты отказался от борьбы, – продолжает она. – Но ты не можешь унести с собой свою историю.