Поклонение волхвов

Да, «фиксации» не произошло. Слишком летучими, эфемерными оказались вещества. Князя объявили сумасшедшим, пошли аресты в кружке, пришлось бежать из Питера. Разыскивали меня – мне это точно стало известно от наших друзей в полиции – не столько как подпольщика, сколько… Да. Им все было известно. Уничтожить князя они не могли, слишком видная фигура… Год меня прятали наши в одном местечке недалеко от австрийской границы, там я и начал приглядываться к иудейству, я ведь в университете семитские языки изучал… Потом Швейцария, Женева, числился студентом, изучал еврейские алхимические манускрипты и мастерил бомбы, бомбы были очень нужны. Они меня и в Женеве нашли; след от пуль долго оставался в торце дома на рю Приерэ… Пришлось и оттуда бежать, под документами Авраама Тартаковера. Да. Моим подпольным именем было Ребе, а когда я со многими нашими, из еврейских семей, заговаривал на их диалекте, они от меня отшатывались. Сами-то еврейства, как проказы, стыдились… Вот так сын Государя Императора, самодержца Великия, Белыя и Малыя (а я думаю, что сыном был все же я, а не князь, имею основания) стал местечковым раввином, малость мешиганер, что значит того… Охота за мной прекратилась, кому могла прийти в голову такая трансмутация – из князи в грязи, а? В конце концов, когда Бог уходит от тебя, какая разница, к какой вере быть приписанным? Иудейство прекрасно скрывает и растворяет, я растворился, стадия solutio, растворения… Женился, поселился в Ташкенте, «кто хочет стать мудрым, пусть обратится на юг», да и поближе к князю, заинтересовал его алхимией. Остальное вам известно.

– Но… Но ведь теперь вы приговорены за участие в мятеже…

– Да, слышал эту хохму… Мои старые товарищи несколько раз обращались ко мне с просьбой приготовить взрывчатку. До этого все шло гладко. А тут, с этими солдатскими вожаками, что-то у них не взорвалось, показали на меня.

– А до этого все, значит, взрывалось? Значит, гибли люди…

Кондратьич (отец Кирилл мысленно продолжал звать его «Кондратьичем») сидел с открытым ртом и молчал.

– Вы раскаиваетесь в этом? Сейчас, перед смертью? – спросил отец Кирилл.

– Да. Каюсь. Но не потому что пред смертью. Поверьте, грядут такие времена, когда живые станут мне завидовать. «Ах, он умер в двенадцатом году – какое прекрасное еще было время!» О том, какое мерзкое было время, никто уже не вспомнит. – Помолчал, подвигал желваками. – И потом… Смерть – всего лишь ceratio, размягчение. Твердое вещество обращается в мягкое, в воск. Воск вытекает. Парафиновые пары поднимаются к небу, сперва синему, затем…

– Вы должны отречься от алхимии. Иначе не смогу исповедать…

– Да, вы правы. Глупо звать батюшку на исповедь, чтобы читать лекцию по алхимии. Пусть даже батюшка – твой ученик и племянник.

Отец Кирилл вздрогнул.

– О двух вещах хотел попросить вас, отец Кирилл. Понимаю, будет сложно, но… И лучше не письмом, а лично. Вы сможете его убедить, чтобы он не делал этого… – Кондратьич склонился к уху отца Кирилла, зашептал… – Обещаете?

– На все воля Божья… – Отец Кирилл вытер пальцем влагу на глазу, оправил епитрахиль и начал читать слова исповеди.

Дверь загремела, в камеру вкатился Казадупов.

* * *

– Достаточно, батюшка! Вы прекрасно сыграли свою роль, поздравляю!

– Что это значит? – Отец Кирилл сжал спинку койки. – Вы не дали завершить…

– В этом нет нужды. Казни не будет, исповедуете после.

Кондратьич поднял лицо. Губы были все так же горько сжаты, но в глазах зажегся лучик.

– Слишком крупная рыба наш господин Парацельс, чтобы просто так его «пуф!». – Казадупов потирал ладони. – Да и не во всех грехах он вам исповедался.

– Я протестую! – закричал вдруг отец Кирилл и побледнел от звука своего голоса, запрыгавшего эхом по подземелью. – Вы подслушивали исповедь!

– Верно. И прошу заметить, в весьма неудобной позиции. Давно уже просил здешнее начальство сделать слуховую щель чуть выше и левее… А делал это потому, что не был уверен…

– В чем же?

– …что вы сообщите о тех противоправительственных вещах, которые вы здесь услышали. Как то, осмелюсь напомнить, предписывает ваш «Духовный регламент». Впрочем, вас, батюшка, самого неплохо бы еще поисповедовать…

– Если мне понадобится духовник, я имею к кому обратиться.

Казадупов переговаривался с офицером, подпиравшим стену. Офицер замотал головой:

– Никак не могу, есть приказ. Он в списке на повешение.

Казадупов поморщился:

– Бросьте! Я его и внес в список. Это опаснейший государственный преступник, требуется доследование. Понимаете? До-сле-до-ва-ни-е.

– Никак не знаю, кто внес. Приказ подписан его высокопревосходительством. Уже и приготовлено все, комплект. И ямку приготовили.

– Вас самого в эту ямку закопают, если… Телефонируйте генерал-губернатору!

– Его высокопревосходительству?!

– Да, высоко… Быстрее!

– Господь с вами, Мартын Евграфович, спят они. И не буду телефонировать, не уполномочен в такое время.

– Чорт! – Казадупов вытер пот. – Семь лет расследуешь по высочайшему поручению дело, доходишь наконец до истины, и тут из-за какого-то… Хорошо, вы не уполномочены. Кто уполномочен?