Поклонник Везувия

Очередное извержение приближалось, и Кавалер взбирался на Везувий все чаще. Помимо прочего, ему нравилось подвергать проверке свое бесстрашие. Способствовало ли этому обещание долгой жизни? Иногда он чувствовал себя в безопасности, лишь взбираясь по склону клокочущей горы.

Гора дарила ощущения, совершенно отличные от всего, что он когда-либо знал, – другое измерение. Земля простиралась, небо вырастало, залив ширился. Можно было забыть о собственном «я».

Вот на исходе дня он стоит на вершине. Наблюдает, как солнце, багровеющее, набухающее, опускается все ниже к горизонту, все ближе к морю. Он ждет того прекраснейшего момента, момента, который хочется продлить до бесконечности, когда солнце, перед тем как уйти за горизонт, на секунду замирает на пьедестале собственного отражения – а затем тонет с неотвратимой окончательностью. Устрашающий рокот готовящегося к очередному извержению вулкана. Мечты о всемогуществе. Усилить это. Прекратить то. Убрать звук. Так барабанщик в заднем ряду оркестра извлекает из двух огромных барабанов гулкую дробь – а затем быстро опускает палочки и, положив ладони, такие нежные и такие решительные, на кожу барабана, убирает звук, склоняет ухо и проверяет настройку (как изящны его движения, словно не он только что отчаянно лупил по несчастному инструменту) – если бы так же можно было убрать мысль, чувство, страх.

* * *

Узкая улочка. Лежит прокаженный, греется на солнышке. Скулят собаки. Продолжаются визиты в низкую комнатку Эфросиньи Пумо.

Кавалер не перестает удивлять сам себя. Он, скептик (так считают все, включая и его самого), – к великому отчаянию Катерины абсолютно невосприимчивый к зову религии, атеист как по убеждению, так и по характеру, – тайно посещает какую-то пошлую гадалку. Ему приходится держать свои походы в секрете, ведь, сказав о них кому-либо, он будет вынужден подвергнуть их осмеянию. И тогда все это действительно станет чепухой. Его слова могут убить волшебство. До той же поры, пока о посещениях никому не известно, этот интересный опыт можно придержать в сознании. Быль и небыль. И убеждает, и нет.

Кавалер наслаждается тем, что у него есть тайна, он может позволить себе эту маленькую слабость, этот очаровательный недостаток. Нельзя же быть последовательным во всем. Как и вся его эпоха, Кавалер не столь рационален, как о нем говорят.

Сон разума рождает… матерей. Большегрудая женщина с обломанными ногтями и странным взглядом дразнит, забавляет его, бросает вызов. Ему нравится противостоять ей.

Она с видом оракула вещает о своих сверхъестественных способностях, объявляет о своем двойном – в прошлом и в будущем – гражданстве. Будущее существует в настоящем, утверждает она. Будущее, как она говорит, это перекошенное настоящее. Какой кошмар, думает он. К счастью, из этого мне доведется увидеть очень немногое. Затем он вспоминает, что ему напророчили еще целых четверть века. Пусть до тех пор никакого будущего не наступит!

* * *

В третий или четвертый визит она предложила наконец погадать ему на картах.

Мальчик принес деревянную коробочку. Эфросинья открыла крышку, достала колоду карт Таро и поместила ее, обернутую в пурпурный шелк, в центр стола. (Все ценное должно храниться завернутым и разворачиваться очень, очень медленно.) Освободив карты, она расстелила шелковую ткань на столе. (Все ценное следует оберегать от соприкосновения с грубыми поверхностями.) Гадалка перетасовала карты и протянула их Кавалеру, чтобы он перетасовал их еще раз.

Карты оказались сальными на ощупь. К тому же, в отличие от карт ручной работы, которые Кавалер привык видеть в гостиных благородных семейств, эти были неаккуратно отпечатаны с деревянных клише грязными красками.

Получив колоду обратно, гадалка ласковым движением развернула карты веером, долго смотрела в них, а потом закрыла глаза.

Я стараюсь сделать краски яркими, – пробормотала она.

В самом деле, – сказал Кавалер, – краски выцвели.

Я представляю себе людей, – продолжала гадалка. – Я их знаю. Они начинают двигаться. Я слежу за их движениями, вижу, как ветер треплет одежды. Я слышу взмахи лошадиных хвостов.

Она открыла глаза и запрокинула голову: Я чувствую запах травы, слышу лесных птиц, журчание воды и звук шагов.

Это же только картинки, – перебил Кавалер и удивился собственному нетерпению: по отношению к Эфросинье? Или к картинкам?

Она сложила колоду и протянула ему, чтобы он выбрал карту.

А разве не полагается раскладывать их на столе?

Эфросинья делает это так, мой господин.

Он вытащил карту и отдал гадалке. Ах, – воскликнула она, – Его превосходительство выбрал самого себя.

Кавалер, улыбаясь: – И что же говорит обо мне эта карта?

Она посмотрела на карту, нерешительно помолчала, а потом завела певучим голосом: – Карта говорит, что вы… покровитель наук и искусств… умеете направлять реки фортуны и нужные вам русла… стремитесь к власти… предпочитаете действовать за сценой… неохотно доверяете людям… Я могу продолжить, – она подняла глаза, – но скажите Эфросинье, мой господин, права ли она?

Вы говорите это потому, что знаете, кто я такой.