Покой

Поэтому брат у меня появился, когда я была на пятом курсе института. После его рождения каждый родственник считал своей обязанностью замогильным шепотом сообщить мне: «Сначала доучись, а потом уже детей заводи». Как будто бесконечные вопли по ночам: сначала брата, потом отца на мать, потом матери на отца – могли пробудить такое желание. Конечно в моменты, когда брат делал что-то впервые сам, во мне шевелилось что-то бабское, охватывал первобытный восторг: человек, новый человек! Но это был недостаточный импульс, чтобы пробудить во мне желание родить своего личного.

Мне не приходилось заботиться о брате: сменить подгузник там, искупать, накормить – к моменту, когда он мог принять заботу от кого-то, кроме матери, я уехала в Россию.

Получается, я никогда не заботилась ни о ком беспомощном.

Это могло стать проблемой, когда мне поручили уход за Никой: поэтому пришлось узнать хотя бы основы ухода за лежачими пациентами. Как давать лекарства, подавать утку, следить за гигиеной тела, перестилать бельё, купать пациента, делать профилактику пролежней и загущения мокроты в легких. Всё это представлялось рутиной, но, на удивление, эта рутина приносила мне удовольствие.

Для меня Авионика никогда не была «пациентом». Во мне жила уверенность, что она станет одной из нас, поэтому нужно позаботиться о товарище.

Мне нравилось, что на концах её волосы тоже вьются – и я начала ухаживать за ними так же, как за своими. Мне было больно смотреть на ее раны, и я радовалась, если при смене повязки обнаруживала, что рана затягивается. Я попросила главу добыть мазь, рассасывающую рубцы, чтобы бороться со шрамами. Мне нравились её тонкие пальцы, и я ухаживала за ногтями, чтобы руки оставались аккуратными. Я делала для её лица тот уход, который обычно практикую сама.

Мне нравилось, что мои усилия приносили результат: Ника хорошела на глазах. Она из едва живого, тощего и искалеченного тела возвращалась к облику симпатичной, выздоравливающей девушки.

Вопрос определения потенциала Ники и дальнейшего её пребывания в организации решался главой, вопрос физического здоровья полностью лежал на Анне, и как-то завис вопрос об психологической адаптации: говорить с Авионикой об организации глава запретил, а без этого нельзя было даже просто ввести её в курс дела. Подвешенное состояние не самое приятое в мире (это по себе знаю), и чем дольше оно – тем вероятнее срыв.

Ника пришла в себя, глава всё тянул, Анна игнорировала этот вопрос, и поддержку пришлось взять на себя. Пусть я не могла поведать, что происходит, но, думаю, любая девушка почувствует себя увереннее, если будет знать, что выглядит хорошо. А простые игры смогут организовать между нами какой-никакой разговор и отвлечь от беспокойства.

Поначалу она дичилась, но потом смирилась. Каждый раз, видя главу, я просила его поторопиться с решением и определить статус Ники. Глава не определялся, так всё и продолжалось.

Однажды, нанося увлажняющий крем Нике перед сном, хохоча над очередным проигрышем в «муху», я вдруг осознала, что в моей жизни никогда не было такого дружеского момента. Никогда не было такого, чтобы у меня была подружка, мы бы ухаживали за собой и просто так болтали, смеялись. С одной стороны, это было приятное чувство, с другой – пугающее.

Я подловила себя на том, что мне нравится заботиться о ком-то, и что в целом мне приятно общаться с незнакомым человеком. Раньше я и предположить не могла, что мне такое понравится.

В тот же миг мысли метнулись к ребенку в моей утробе.

Мои ли это чувства? Мне ли это нравится?

И холодок пробежал по спине, потому что чёткого ответа не было.

Глава

Прошло три месяца, как она вернулась.

Её кости срослись, раны затянулись, тело восстановилось.

Девяносто два дня Рэй докладывает мне о своих ощущениях мертвечины. Десять с половиной недель Энола Гай находится с ней рядом и превосходно себя чувствует.

Три месяца тишины. С того, первого дня, больше ни разу она не показывалась.

Я помню, что она искусная разведчица, но продержаться столь долго – это впечатляет.

Она там, я это знаю. Но как же мне её выманить? Где её нынешнее слабое место?

С первого дня ломаю голову.

Личное дело Крушины прописалось на моем столе. Я копаюсь в анкетных данных, рапортах и своих воспоминаниях.

Должно же быть что-то, то станет триггером её возвращения.

Тогда я привез тебя такую же покалеченную. Ты восстанавливалась полтора месяца: и я очень ждал этого срока сейчас. Полтора месяца прошло, чуда не случилось: ты до сих пор прикрываешься «Авионикой».

Тогда ты дичилась всех, на всё смотрела скептически. Вместо ответа чаще фыркала. Никак не могла свыкнуться с тем, кто мы и что тут делаем.

И что ты действительно одна из нас.

Тем интереснее было обнаружить, что к такой нелюдимой тебе все таскались за советами. То ли потому, что ты недавно пришла из мира людей, то ли потому что ты не из болтливых и особо не могла выдать чужую тайну – но каждый находил тяготящую его проблемку и спрашивал твоего мнения на этот счет. И тем любопытнее было то, что никому ты не отказывала: со всеми беседовала, каждому что-то объясняла.