Покой

Отпускать её обратно в мир я, конечно, не планировал, хотя, если бы она ушла, думаю, никогда бы не проговорилась, где была. Наплела бы что-нибудь про потерю памяти, или похищение инопланетянами. Вряд ли она привела бы людей к нашему порогу: в этом плане на неё можно было положиться.

Но дело тут в другом: отсюда нет обратной дороги. Все потенциалы, которые соглашаются уйти, умирают для мира людей. В этом принцип нашей работы: мы – тихая гавань для тех, кто не смог жить больше среди людей.

Я надеялся, что Энола останется. До последнего надеялся: пока из вида не скрылась машина с ней на заднем сидении. Обессиленно прислонившейся к двери, бледной, без единой кровинки в лице. Прошло меньше получаса после того, как Анна выполнила мою часть договора. «Энола Гай», избавившаяся от смертельного груза, переоделась в свою старую одежду, забрала пакет с медицинской книжкой, и, не оглядываясь, не произнося ни слова, села в машину, которую я ей дал.

Я заглянул в салон и попросил водителя высадить её в трёх километрах от ближайшего населённого пункта: мол, ближе нельзя, машину заметят. Я давал ей ещё один шанс передумать. Но Энола лишь коротко кивнула, смотря куда-то в спинку переднего сидения: меня удостаивать взглядом было уже необязательно.

На дворе зима, а её лоб покрылся крупной испариной. С лицом серовато-белого цвета, и рыжими прядями, прилипшими ко лбу, образовавшейся в теле хрупкостью Энола напомнила мне сыроежку. Я так часто наблюдал, как взмётываются эти кудри при повороте головы: а сейчас у неё нет даже сил их поправить. Кисти рук, которыми она пытается удержаться за ручку двери, чтобы сохранять вертикальное положение, мелко дрожат. Скорее всего, сейчас ещё действует анестезия, поэтому она ничего не чувствует, но крови там должно быть много: я ощущаю привкус прогорклого сливочного масла во рту от этого запаха.

Ей не дойти до посёлка живой. За время поездки она потеряет слишком много крови. После абортов нельзя двигаться минимум сутки: но Энолу это не волнует. Она хочет вернуться в мир людей как можно скорее.

Водитель вернётся сразу же, как высадит её. Но разведка, что дежурит в том районе, должна присмотреть за ней.

И вот, пять минут назад, пришел доклад о ликвидации «Энолы Гай». Масляная горечь во рту становится нестерпимой.

Что ж, одной проблемой меньше. Если нет перспективы – зачем за это держаться?

Теперь нужно позаботиться о второй проблеме.

Дремлющий потенциал так же полезен, как меч без рукояти. Мне удаётся спровоцировать Крушину на действия, но и позволять ей и дальше выводить из строя уже имеющиеся у меня потенциалы слишком расточительно.

Один охотник ликвидирован. Второй ходит по краю, посещая её без моего приказа. Мой единственный провидец четвертый месяц на измене, потому что зазноба изволила проявить интерес к другой самке. Четыре месяца снов – и ни одного перспективного, одна сплошная драма вокруг участников любовного треугольника.

Без прорицаний аналитики начинают чувствовать провал в работе, начинают слишком много думать о всяком, порождать вредные теории. Что Крушина не Крушина вовсе, а просто человек. И даже доказательства этой теории рождаются: в конце концов, аналитики есть аналитики и пытаются занять чем-то свои умы.

Однако, опираясь на свои догадки, они приходят к выводу, что я ошибся, и начинают сомневаться во всех моих решениях.

Слишком дорого обходится мне содержание этого незакрытого гештальта. С этим нужно что-то делать.

Нужно доказать, что это Крушина. Узнать, как ей удалось спастись, захватить тело, так долго в нём прожить и найти меня снова. Узнать, как практически реализуется аберид: ведь если она действительно вернулась, то это путь к бессмертию потенциала. Хотя, доказать, что потенциал передался в другое тело, тоже надо…

Как все это доказать, ума не приложу. И нет сил сегодня думать об этом.

Раньше меня будоражили сложные задачи. Сейчас же одно лишь раздражение.

Решительно захожу в изолятор и натыкаюсь на недоуменный взгляд.

В сознании вспыхивает: «Не было никогда у тебя такого взгляда!». Это злит: ««Авионика», снова «Авионика» – да когда ж Крушина будет?!».

Подавшись порыву, хватаю дверь в санузел и с грохотом сношу её с петель.

«Ебись оно всё конём!». От бессмысленного акта разрушения немного полегчало.

Проходит меньше секунды: а я уже отстегиваю руки Крушины от кровати. Давай, нападай: я сейчас в таком состоянии, что размажу тебя без сожалений.

– Отныне заботься о себе сама, – выдавливаю сквозь зубы, потому что гнев сковал челюсть. – Еду будут оставлять у двери. Запрещаю говорить. Запрещаю выходить. Выйдешь – я тебя убью. Поняла?

Что это с лицом? Недоумение? А в глазах что: неужто испуг?

Девушка прижимает к груди запястья и совсем не собирается нападать.

От разочарования рот наполняется горечью.

«Да лучше б это ты умерла».

Камэл

Это вошло в привычку: возвращаясь с задания, идти не к себе в комнату, а к тебе, в изолятор. Мне нужно лишь увидеть тебя, убедиться, что ты существуешь – и всё, можно продолжать путь.