Покой им только снится...

Что же для него? То самое, где сложно, где надо думать, искать, побеждать и себя, и препятствия. Иначе говоря, где особенно трудно, там и особенно интересно. Много ли таких экспериментов? Большинство. Последний — не исключение. Кое в чем он по трудности и превосходил предыдущие. Богдан сравнивает:

— Такой насыщенной программы, пожалуй, еще не было. Перерыв сделали только в последние дни, перед «посадкой». О реакции на это послабление и я рассказывал. А в остальное гремя — сплошная «запарка». Мы еле успевали. Одно на другое наплывало: работа с аппаратурой, определение параметров орбиты, радиоразговоры с командным пунктом, записи в бортжурнале… Всего и не перечислишь. Когда выпадал час отдыха, мы принимали его с удовольствием. Но проходило минут двадцать-тридцать, опять брались за работу. Досрочно, выходит. Мы уже не могли без нее жить. Она захватила, целиком увлекла нас. Интересный был «полет».

Проще всего это утверждение Богдана о взаимосвязи, сочетании трудного и интересного объяснить особенностью характера. Такой уж человек — подай ему сложное, кипучее дело, активную деятельность с преодолением препятствий, и он полностью развернется, покажет себя с самой лучшей стороны. Да и характер что-то значит. Без него нечего делать на длительных экспериментах. Иначе он не удастся. Я встречал одного испытателя, который везде молодец — и на центрифуге, и на вибростенде, и на катапульте, и на «перепадах»… А вот на «корабельные» эксперименты не идет. Знает: это не для него. Тут у него не хватит терпения, воли, спокойного мужества. Иначе говоря, характера.

Но характер характером, а главное, по-видимому, в норме поведения. Богдан и его товарищи-испытатели привыкли жить по самым высоким нормам, делать все по большому счету, шагать широко, в ногу со временем. Они проложили и еще проложат немало дорог для взлета космонавтов. На то они и испытатели — разведчики будущего.

Они идут первыми. А первые — самые сильные, крепкой советской закалки люди. Как и те первые, что шли на штурм Зимнего, что строили Днепрогэс, Магнитку, что в сорок пятом году вступили в поверженный Берлин, что строят ныне новые города, преобразуют землю. Они из одного племени, из одного отряда — авангарда наших бойцов ленинской партии и комсомола. С эстафетой, принятой от героев прошлого, они продолжают движение вперед, прокладывают новые орбиты. Они тоже ускоряют историю, побеждают время.

Они — первые, они — первопроходцы. А первым всегда труднее. Но они готовы ко всему. Они — советской закалки люди.

ПОКОЙ ИМ ТОЛЬКО СНИТСЯ…

Легковая машина остановилась впритык к тротуару, чуть не задев меня. «Лихач», — с неудовольствием подумал я о водителе и, махнув рукой, зашагал дальше. Тут же забыл о нем, о машине — отвлекли другие мысли.

— Мил-человек, оглянись на ближнего.

Я услышал позади знакомый, с усмешечкой, мягкими нотками голос и встрепенулся: неужели Александр Васильевич, Саша-конструктор? Только он так говорит: «мил-человек», только у него такие бархатистые, улыбчатые «позывные». Этого человека, даже не глядя, узнаешь по голосу. Смотрю: ну, конечно, он и есть. Сидит за рулем «Москвича», состроил дружелюбно-шутливую гримасу на широком румяном, почти мальчишеском лице. У меня уже на языке вертелись обычные при таких встречах слова: «Давненько не виделись…», «А ты цветешь!», но Александр Васильевич не дал их проговорить.

— На ловца и зверь бежит, — сказал он, распахивая дверцу машины. — Садись. Вот тебе мой подарок. — Вытащил из кармана нашу газету, развернул. — Прихватил номерок с твоим очерком. Как будто шестое чувство подсказывало: встречу тебя. Проработай внимательно. Не сейчас, а потом.

Я не удержался, с ходу «проработал» замечания Александра Васильевича. В очерке подчеркнуто его рукой одно техническое слово, которому я давал краткие объяснения, и они не совсем устроили моего приятеля — он набросал длинную резолюцию по всему полю газетной полосы. Оказывается, у одного слова нашлось множество оттенков.

— Теперь я знаю: у меня есть самый внимательный, дотошный читатель, — съязвил я.

— Почитываю… в свободное время, — добродушно, с ухмылкой отозвался он. — Только этого времени у меня почти нет. Вот неожиданно повезло: заболел — пять дней валялся дома. Ну, и прочитал твой очерк. Как не порадеть близкому человеку? — Он повернулся ко мне, уже всерьез дополнил: — Пиши, мил-человек, о людях. Люди — это все, как сказал один мыслитель…