Покоя больше нет. Стрела бога

– Я заметила, что вы неважно выглядите, – сказала она на ибо, – вот, я принесла вам авомин. – И она протянула ему пластинку с шестью белыми таблетками. – Примите две перед сном.

– Огромное спасибо. Так любезно с вашей стороны. – Оби был ошеломлен, и все заготовленные им холодность и безразличие испарились. – Но… – пролепетал он, – я не отнимаю у вас?..

– О нет. У меня хватит на всех пассажиров, выгодно иметь на борту медицинскую сестру. – Клара слабо улыбнулась. – Я только что дала такие же миссис Райт и мистеру Макмиллану. Спокойной ночи, завтра утром вам будет лучше.

Всю ночь в такт толчкам маленького кораблика, который стонал и трещал во мраке, Оби перекатывался с одной стороны кровати на другую. Он не мог ни спать, ни бодрствовать. Но каким-то образом бо́льшую часть ночи мог думать о Кларе по несколько секунд зараз. Оби принял твердое решение не проявлять к ней интереса. Однако, когда открыл дверь и увидел ее, радость и смущение, надо полагать, было не скрыть. А она повела себя с ним, как с очередным пациентом. «У меня хватит на всех пассажиров. Я только что дала такие же мистеру Макмиллану и миссис Райт». Но все-таки она говорила на ибо впервые, словно подразумевая: «Мы связаны, мы говорим на одном языке». И вроде бы проявила некоторое участие.

На следующее утро Оби встал очень рано, чувствуя себя несколько лучше, но все же не сказать, чтобы по-настоящему хорошо. Команда уже надраила палубу, и он чуть не поскользнулся на мокром дереве. Заняв свою излюбленную позицию у поручней, Оби услышал легкие женские шаги и, обернувшись, увидел Клару.

– Доброе утро, – поздоровался он, широко улыбнувшись.

– Доброе утро, – ответила она и хотела пройти мимо.

– Спасибо вам за таблетки. – Он перешел на ибо.

– Вам от них получше? – спросила она по-английски.

– Да, намного.

– Я рада. – И Клара двинулась дальше.

Оби опять облокотился на поручни и стал смотреть на неугомонное море, которое теперь было похоже на чащобу – тревожную, вздыбленную, переменчивую. Впервые с тех пор, как они вышли из Ливерпуля, море можно было назвать по-настоящему синим; синеву без оттенка олова подчеркивали сверкающие белые верхушки бесчисленных небольших волн; они сталкивались, набрасывались друг на друга. Оби услышал быстрые, тяжелые шаги, а потом кто-то упал. Это оказался Макмиллан.

– Мне жаль, – сказал Оби.

– О, это ерунда, – ответил тот, глупо смеясь и отряхивая мокрые на ягодицах брюки.

– Я сам чуть не упал.

– Осторожнее, мисс Океке! – воскликнул Макмиллан, когда опять появилась Клара. – Такая подлая палуба, я только что упал. – Он все еще тер себе брюки.

– Капитан сказал, завтра пристанем к острову, – сообщила Клара.

– Да, Мадейра, – кивнул Макмиллан. – Завтра вечером, думаю.

– Самое время, нечего сказать, – улыбнулся Оби.

– Вы не любите море?

– Люблю, но после пяти дней хочется перемен.

Оби Оконкво и Макмиллан неожиданно подружились – с той секунды, как Макмиллан упал на мокрой палубе. Очень скоро они уже играли вместе в пинг-понг и угощали друг друга напитками.

– Что вы хотите, мистер Оконкво? – спрашивал Макмиллан.

– Пива, пожалуйста. Становится жарко. – Оби провел большим пальцем по лбу, смахнув пот.

– С ума сойти, правда? – улыбнулся Макмиллан, дуя себе на грудь. – Как, кстати, ваше имя? Я Джон.

– Оби.

– Оби – какое чудесное имя. А что оно означает? Мне рассказывали, все африканские имена что-то означают.

– Ну, насчет африканских имен не знаю, а имена ибо – да. Часто это целые предложения. Как тот пророк в Библии, который назвал своего сына «Остаток обратится»[1].

– Что вы изучали в Англии?

– Английский. Почему вы спрашиваете?

– О, просто интересно. А сколько вам лет? Простите мое любопытство.

– Двадцать пять, – ответил Оби. – А вам?

– Это в самом деле странно, потому что и мне двадцать пять. А как вы думаете, сколько лет мисс Океке?

– Женщины и музыка не имеют возраста, – улыбнулся Оби. – Я бы сказал, двадцать три.

– Она очень красива, вам не кажется?

– О да, очень.

Мадейра была уже совсем близко, часа два ходу, сказал кто-то. Все столпились у поручней, угощая друг друга напитками. Мистера Джонса вдруг увлекла поэтическая волна.

– «Кругом вода, но не испить ни капли, ни глотка»[2], – продекламировал он и перешел на прозу: – Сколько воды! Какое расточительство!

Оби вдруг стало ясно, что так оно и есть. Какое расточительство! Толика Атлантики превратила бы Сахару в цветущий травяной луг. Такие дела в этом лучшем из миров. Где-то полным-полно, а где-то ни шиша.

На закате корабль бросил якорь в Фуншале. Подплыла крохотная лодка, в которой сидели юноша на веслах и двое мальчишек. Младшему никак не больше десяти, другой, может, на пару лет постарше. Они вызвались нырять за деньгами. Тут же с верхней палубы в море полетели монеты. Мальчишки выловили их все до одной. Стивен Удом бросил пенни. Ныряльщики не пошевелились, заявив, что за пенни не ныряют. Все рассмеялись.