— Спасибо, люди добрые. Спасибо за хорошие слова. И тебе спасибо, Иван Михайлович, — она поклонилась и ему, — спасибо, что совета у народа спросил.
И направилась к выходу, ссутулившись. Груня вдруг закрыла глаза платком и виновато призналась:
— На мокром месте глаза-то у меня, прямо делать с ними не знаю что.
Ивин вышел из красного уголка вместе с Медведевым. Смеркалось. Дождь перестал. Иван Михайлович спросил:
— Говоришь, Беспалов ябедничал?
— Он. Меня самого Ярин в оборот взял.
— Чадо великовозрастное. На собрание, однако, не пришел, на головную боль сослался. Слушай, Ивин, я передумал.
— О чем? — не понял Олег Павлович.
— Просись в мой совхоз.
Олег Павлович засмеялся:
— То не хотел, то «просись». Не выйдет, Иван Михайлович, я ухожу с партийной работы.
— Это с чего же вдруг?
— С Яриным поцапался, не будет у нас с ним дружбы.
— Значит, с Яриным поцапался? Вот черт побери! Да я с ним каждый день цапаюсь, с начальником управления тоже, приходится цапаться и со специалистами. Жизнь такова, работа такова, дело требует, не со зла, а по делу! Да если б я после каждого крупного спора заявление строчил, я б целый том их мог выпустить! Два тома! Смотри-ка ты, какой интеллигентный: чтоб тихо все было, чтоб все гладко шло. Подохнешь от такой жизни, коль тишь да гладь воцарствует, Лазаря запоешь! Значит уходишь? Ну катись колбаской!
— Погоди, Иван Михайлович, чего ты на меня нападаешь. Вот не везет нынче — все на меня!
— И знаешь, пожалуй, я тебя не приму в совхоз, не просись, ну тебя к дьяволу. Как поругаешься с тобой, так ты заявление станешь строчить. Пусть тебя еще пообкатают в парткоме, тогда придешь ко мне. А бабы-то у нас какие, а? Поднимись Малевиха против, они б ее исклевали. Побудешь на таком собрании — мозги светлеют. Поцапался с Яриным и думаешь вся жизнь на нем клином сошлась? Зайдем ко мне, переночуешь.
— Нет, позвоню помощнику, он у нас долго засиживается — и на автобус.
— Ну добро! Бывай! — Медведев протянул ему на прощание руку.
Дозвониться до помощника снова не удалось. Лепестинья Федоровна скребла грязь в коридоре и ворчала: наносили, лопатой не выскребешь. Как будто от этой чертовой грязи можно уберечься.
Домой ехать или не ехать? Последний автобус вот-вот будет. Может, насмелиться к Тоне? Ей не до него. Почему? Сейчас самое время прийти в дом, сказать — вот он я, хочу объясниться! За сумасшедшего посчитают. Перед Тоней неудобно, а еще больше — перед Прасковьей Ильиничной. Лепестинья Федоровна, очищая скребок, спросила:
— Был на собранье-то?
— Был.
— Не свербило на душе?
— Почему же должно свербить?
— Я и говорю — кавалеры нынче пошли. Ты бы хоть за Тоньку-то заступился.
— Без меня заступников некуда было деть.
— Не морочил бы девке голову, право слово. А то ездишь тут, трешься возле да около.
— Лепестинья Федоровна, не ругайтесь! Я ведь езжу сюда по работе, не баклуши бить.
— Знамо дело, не баклуши бить! А разница какая, для Тоньки-то разница какая? Я ее с каких пор знаю — с самых пеленок, рядом живу, небось, она мне что дочь родная. Матери другой раз не скажет, а мне откроется. Вот и толкую тебе. Думаешь, я какая сводня?
— Что вы, Лепестинья Федоровна! — смутился Олег Павлович.
— А коли так, вот тебе мой совет: либо убирайся из Медведевки и больше глаз не кажи, либо скажи ей, что есть у тебя другая краля.
— Нет у меня другой!
— И-их, дуралей, чего ж ты тогда ждешь? Такая девка по нему сохнет, да таких девок на тыщу одна!
— Может, на миллион? Подвели!
— Тут давно подведено и подводить нечего. На мильон!
Она занялась своим делом, а он вошел в приемную, сел на стул, не зажигая огня, размышлял. Растревожила его Лепестинья Федоровна, зачем только растревожила, без того на сердце камень пудовый лежит. Выглянул в коридор, сказал:
— Помогли бы мне, что ли.
— Какая тебе помочь-то нужна? Ох и мужики пошли, хуже баб.
— Позовите сюда Тоню.
Лепестинья Федоровна выпрямилась, приставила к стене скребок, так поглядела на Ивина, что ему даже стыдно стало за свою просьбу. Но Лепестинья Федоровна вдруг с готовностью сняла фартук, заправила за платок выбившиеся волосы и согласилась:
— Доброму делу как не помочь? Жди здесь, я на одной ноге!
Когда за нею хлопнула дверь, Ивин включил в приемной свети принялся расхаживать взад-вперед, заложив руки за спину. Ладно ли сделал? Глупо, конечно! Лепестинью Федоровну в посредники позвал. Бабка Медведиха узнает — стыда не оберешься. Если не решился идти к Тоне сам, то как же насмелится высказать главное? Слова в горле застрянут. Тогда зачем было затевать встречу?
Экий ты, Олег, сухарь! Обязательно уж и о главном. Привык на работе: коль куда идти, то обязательно по делу. На свидание разве так ходят? На свидание идут и не знают, о чем будут говорить.