Поколение

— Потому что хочу поговорить с вами, пан Слупецкий.

— После конца рабочего дня.

— Никаких после. Работа не заяц…

Губы у Слупецкого кривятся, обнажая зубы. Лоб сморщился, сейчас он рявкнет и помчится ябедничать в контору. Юрек успокаивает его жестом и продолжает говорить ровным, глухим, чуть дрожащим голосом. Лицо мастера разглаживается, щеки обвисают, он бледнеет, вот на носу выступили капельки пота. Дрожащей рукой он поправляет запотевшие очки. Теперь это жалкий старик, который жаждет прожить как можно дольше и умереть в собственной постели.

XXVI

— Мы должны, ребята, выделить одного опытного товарища. — Стах говорит о предстоящем деле с ноткой пренебрежения в голосе. — Поручено это новичкам, командует кто-то с Жолибожа, им нужно помочь. Кто пойдет? Работа несложная.

Молчание. Никому не хочется выполнять задание с незнакомыми людьми. За окном первые признаки осени: моросит мелкий холодный дождик. Всюду на стенах надписи: «Oktober!» Это означает, что в октябре на немцев свалится беда. Люди верят в это. В городе неспокойно. Дня не проходит без стрельбы. Кинотеатры пустуют, варьете разоряются одно за другим. Никто не хочет слушать куплеты про картофельные оладьи и сыр «шаротка». Никого не прельщает танец живота, не интересует извечная проблема супружеского треугольника.

«Oktober!» — возвещают надписи на стенах. Люди гадают, что может произойти: второй фронт… Убьют Гитлера… Германия раньше времени капитулирует.

И рядом другие надписи, сделанные тоже белой краской: «Oktober — Victoria. Deutschland siegt an allen Fronten» [31]. Это пишут немцы, пытаясь пресечь пропаганду АК. Но лозунги звучат неубедительно, и это лучше других знают сами немцы. Степы вещают: «Oktober!»

За окном моросит дождь. Дождь идет на Восточном фронте, раскисают дороги Белоруссии и Украины. Теперь не нужно больше искать на карте освобожденные города, повторяя про себя название, чтобы не забыть. Теперь все знают шифр ОКБ [32]. Люди, слушая немецкое радио, не могут скрыть улыбку: «Перегруппировка сил с целью нанесения массированного удара противнику», «продолжая оборонительные операции», «в целях отрыва от противника».

Все с нетерпением ждут зимы, зима — благоприятное время для Красной Армии. Это факт.

— Мы с Юреком пойти не сможем, у нас в этот день экзамен в профессиональной школе. Может, Дорогуша?

Ясь теперь не в счет. Никто не собирается совать ему насильно в руку пистолет. Товарищам перестала даже докучать его праздность. Они словно стыдятся поручить ему работу, боятся, чтоб это не было воспринято как шутка или издевательство. Благодаря феноменальному упрямству его трусость вызывает едва ли не уважение.

— Я пошел бы… да вот… Дорогуша тоже не может.

— Я пойду.

— Кто? Ясь?

Ясь водит глазами по стенам, в руках вертит кружку с пивом. Он даже о пиве забыл, и оно выдохлось.

С минуту все ошеломленно молчат и улыбаются в недоумении.

— Чего глядите? Пойду. Отец уехал. Вечерами я сижу один и думаю: теперь мне все равно. Живу я на чердаке. Никто не кашлянет, не застонет за перегородкой… Только дождь стучит по крыше. Долго так не выдержишь. А вы на мне крест поставили, думаете: «Заморочил нам голову, сволочь, и что дальше? Не отмыть, не отскрести его, присох к нам, как ком грязи…» Стал я читать Алексея Толстого, мне Стах дал, и думаю: «Боже мой, сколько людей погибло за революцию. А я что — особенный, фарфоровый с золотой каемочкой? Бояться-то я боюсь, но все же пойду».

У всех стало радостно на душе. Яся проводили домой. Почти на руках внесли по лестнице. Комнатенка у Яся была тесная, как келья, со скошенным потолком. Ясь вынул из тайника пистолет, взвесил на руке, словно какой-то диковинный плод.

— Возьми «вис», «вис» возьми — наш первый пистолет. Это, можно сказать, реликвия, — уговаривали его все, стараясь этим подчеркнуть значительность момента.

— Помни, документов не брать, — говорил Стах.

— Я принесу тебе завтра утром два запасных магазина, — пообещал Дорогуша. — И настоящую английскую гранату из моего личного арсенала.

— Ладно… Ладно… Пойду, — повторял Ясь.

— Это хорошо, что дело предстоит простое и безопасное, втянешься понемногу. А весной, Ясь, дадим им жару на железной дороге и потом прочитаем в «Гвардейце»: боец Суковатый из взвода М. Четырнадцать.

— Вот увидите, я вас не подведу.